Союз еврейских полисменов
Шрифт:
Бина улыбнулась, показывая, что ей не смешно. Она протянула руку назад и вытащила из шкафа стопку блеклых голубых сшивателей, толщиной не менее полдюйма каждый, все помечены красными пластиковыми наклейками. При виде этих папок сердце Ландсмана екнуло, как будто он увидел свое отражение в зеркале.
– Видите?
– Да, инспектор Гельбфиш, я вижу, – заверил Берко голосом фальшивым и неискренним.
– И знаете, что это такое?
– Неужто незавершенка? – подивился Ландсман.
–
Они молчали, ожидая продолжения.
– Дождь. Две сотни дюймов в год. Любого остряка проймет. Любой национальности, даже самой остроумной.
– Сильный дождь, – уважительно заметил Берко.
– Так вот, прошу прочистить уши и слушать повнимательнее. Еще два месяца – и в нашу захолустную контору нагрянут федеральные умники с федеральными целями и федеральными улыбочками. И потребуют выложить карты на стол. И поинтересуются ситуацией в подразделении, которым я на сегодняшний день имею честь руководить.
Да, язык у них у всех неплохо подвешен, у Гельбфишей. Семейное качество. Порассуждать, поубеждать… Папаша Бины чуть было не отговорил Ландсмана оставить бредовую идею женитьбы на его дочери. И это за день до даты бракосочетания.
– Вы меня достаточно знаете. Вы знаете, что я из кожи лезла, стараясь и надеясь попасть в это кресло или в кресло такого же уровня. Вы знаете, что я старалась поддерживать великую местную традицию по возможности ловить преступников и упрятывать их куда положено. И вот я сижу в этом кресле. До первого января.
– Бина, мы тебя понимаем, – прогудел Берко, на этот раз намного искреннее. – И устремления твои и ситуацию. Понимаем и сочувствуем.
Ландсман заверил, что понимает Бину и сочувствует ей вдвое глубже.
– Высоко ценю ваше понимание и сочувствие. И тоже понимаю, как вы относитесь к этому вот…
Она прихлопнула конопатой ладонью стопку дел. Одиннадцать скоросшивателей, самый древний двухгодичной давности. В отделе по расследованию особо опасных преступлений еще три пары детективов, но ни одна из них не скопила такой толстой стопки нераскрытых дел.
– С Фейтелем мы почти покончили, – принялся оправдываться Берко. – Задержка за прокурором. То же самое с Пински. Да и Зильберблат… Его мамаша…
Бина прервала его, выразительно подняв руку. Ландсман сидел молча. Только воздух сотрясать попусту… Эта стопка – растущий могильный холм на его репутации, показатель его заката как профессионала. А то, что холм этот не вырос еще на десять дюймов, – заслуга Берко, упорно работающего не только над раскрытием преступлений, но и над своим совершенно выбившимся из колеи кузеном.
– Зильберблат, его мать!.. Мать его… – язвительно перебила Бина. – Вот что, это дерьмо надо разгрести, и разгрести не откладывая
Она запустила руку в ящик «входящих» и выудила оттуда листок и тонкую – очень тонкую – папку сшивателя. Ландсман сразу узнал эту папку. В полпятого утра он сам ее и завел. Бина вынула из нагрудного кармана очки для чтения. Новость для Ландсмана. Она стареет, он стареет, согласно заведенному порядку вещей, время работает над ними, над каждым в отдельности, ибо они более не пара, каждый сам по себе. Странно…
– Мудрые евреи, надзирающие за копами округа Ситка, сформулировали политику момента, – продолжила Бина, переводя взгляд с Ландсмана на Берко, с Берко на Ландсмана, с них обоих на груду папок и, наконец, раздраженно – даже, пожалуй, с отвращением – уставившись в листок. – Основополагающий принцип этой политики можно сформулировать следующим образом: «Сдать дела федеральной администрации без незавершенки».
– Gimme a fucking break, Бина. – Берко тоже потянуло на американский. Он уловил суть мудрой политики руководства еще до того, как инспектор Гельбфиш открыла рот. Ландсман же тупо глядел на бывшую жену – на нынешнее руководство, – как будто ничего не соображая.
– Без незавершенки… – пробормотал он с идиотическим спокойствием.
– Эта мудрая политика носит мудрое наименование «стопроцентной раскрываемости», – продолжала Бина, не дав Берко запрошенной им передышки. – У вас на доследование этих дел остается ровно столько времени, сколько его осталось до перехода юрисдикции к федералам. Около девяти недель на одиннадцать случаев. Как хотите, так и выкручивайтесь. То есть меня устроит любое решение, дающее требуемый результат.
– Короче, ты имеешь в виду… – начал Берко.
– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, детектив. – Голос Бины лишен эмоций, бесцветен, лицо не выражает абсолютно ничего. – Навесьте на кого хотите, найдите подходящих. Если не прилипнет, гвоздями прибейте. Что не получится – черные метки и в девятый шкаф.
В девятом «глухари». Прекращенная производством незавершенка. Место, конечно, экономится, но сунуть дело в девятый – все равно что сжечь его на костре и пепел развеять по ветру.
– Похоронить, – конкретизирует Берко.
– Предпринять героические усилия по успешному завершению и, если героизм не поможет, похоронить без всякого геройства. – Бина уставилась на пресс-папье Фельзенфельда, в прозрачной пластиковой калабахе которого застыла городская панорама Ситки. Ширпотреб, дешевый рыночный сувенир. Вокруг торчащей к небу иглы Сэйфти-Пин сгрудились местные «небоскребы», сама игла напоминает скорее наконечник клизмы, вытянутый к невидимой небесной заднице. – Прилепить черную метку.