Союз летящих
Шрифт:
Близким она не нужна больше. Вот еще в этом смысл поздней, очень поздней инициации -- твой уход никого уже не встревожит. Для близких она умерла, и это естественный, нормальный конец: погоревали, как положено, и как положено, забыли. Конечно, молодой, красивой -- можно начать новую жизнь. Добиться чего-нибудь там, найти новую любовь, придумать что-нибудь новое... Но, как говорил Игорек, "просто незачем".
Моя новая жизнь -- здесь, подумала Линна.
И отметила, что думает о себе уже как о Линне. Новой тайри.
Теперь она ощутила внутри что-то новое. Как будто птенец хочет вылупиться из яйца. Что-то рвалось наружу, что-то пело внутри. Вдруг она осознала весь свой организм.
Это было ошеломляюще. Так ребенок, наверное, знакомится с собственными ручками и ножками, с
Оказывается внимание можно распределить сразу на 2 потока... или на 3. И при этом личность не раздваивается. Некоторое время Линна привыкала к этому новому состоянию.
Всемогущество!
Так в детстве, сидя над трудной задачкой, Светлана ощущала свою беспомощность. Где-то находила предел ее логика, какие-то вещи она не могла понять... А ведь неплохо училась, и по математике была одной из лучших. Но здесь неважно это -- лучший, худший, все равно есть предел понимания, предел, за который даже самому умному -- не шагнуть.
Так читая строки великих поэтов, Светлана иной раз чувствовала легкую зависть. Ей никогда так не суметь. Плача над творением гения, мы отчетливо понимаем -- он ушел вперед, нам не создать ничего подобного, наш мозг слишком несовершенен для этого, и приходит слово "неземное". Религия близка искусству -- способность создать по-настоящему великое и прекрасное кажется священной, ибо недоступна никому, кроме избранных одиночек.
Теперь Линна знала, что все это -- доступно ей.
Она -- Моцарт и Пушкин, она взлетающий под купол цирка акробат, чайка по имени Джонатан Ливингстон, ее пальцы искусны, как пальцы Микеланджело, она легко переспорит Эйнштейна. Связи мира -- земные и неземные -- доступны ей, как никогда.
Это был не горячечный порыв, не эйфория, а спокойное понимание -- границы расширились, возможности ее мозга стали иными. Линна отмечала частью разума, что стоит по-прежнему в светлом круге, и что руки ее вскинуты кверху -- почему она так сделала? Неизвестно, но Линна знала, что это правильно.
Вокруг, с волнением глядя на нее, стояли тайри.
Вдруг на нее накатило... одним из потоков Линна подумала, что это и есть тот момент, когда инициируемый может погибнуть. Или стать одрин. В другом потоке бушевал огонь, и Линна начала задыхаться -- новых возможностей ее организма не хватало, чтобы справиться с этим.
Все темное поднялось наверх. Несколько секунд, показавшихся ей вечностью, лока-тайри мыслью пребывала внизу, на земле... Руки ее опустились, и тело стало скручиваться вниз -- по спирали. Вдруг возникла ненависть к стоящим вне круга -- таким сильным, всемогущим, и.. недоступным. Они не любят ее. Они вообще никого не любят. И никто никогда ее не любил... Ее школьные враги -- компания девчонок, и на миг она снова почувствовала себя девочкой, зажатой в угол, издевательствами доведенной до исступления... Несправедливость учительницы литературы, поставившей двойку, злобно ее оскорблявшей. Линна сейчас не была взрослой и многоопытной -- она была в точности той же Светланой, которая страдала от тех обид. Сашка... его злые глаза, лицо вполоборота - "Хватить на мне висеть. Ты мне всю жизнь испортила". Он тогда ведь уничтожил все хорошее, что было... все перечеркнул. Как будто и не было тех ночей, того звездного неба над головой, того счастья. Для него -- не было? Но это значит, что и для нее вся эта любовь была лишь иллюзией. А есть ли она вообще -- любовь? Вот что хуже всего... Любви-то и не было. Она что-то пыталась сделать всю жизнь... она любила
Но ведь теперь все иначе. Лока-тайри ощутила свое могущество снова. Ведь все эти люди -- в полной ее власти... во власти... но что она сделает с ними? Отомстит? Глупо, несправедливо. Да, они причиняли боль, но они же и делали что-то для нее, растили, кормили, учили. Они не понимают, как живут, они сами страдают... и этого нельзя изменить, невозможно. Отчаяние стало захлестывать ее. И вдруг чья-то рука извне словно коснулась сознания, успокаивая, снимая боль. Лока-тайри нервно дернулась -- ей это не нужно, она и сама обойдется, она разберется со всем.... "Детка", сказал кто-то в ее сознании, "маленькая, успокойся! Все будет хорошо". Линна лишь на миг прислушалась к этому голосу -- и все отхлынуло. Ушло навсегда.
Ужаса больше не существовало. В отношении нее -- нет. Она избавлена от боли. И... ее любят.
Она будто физически ощутила, как расслабились с облегчением тайри, стоявшие вне круга.
Теперь Линна понимала, что имела в виду Кьена, сказав "этого достаточно". Достаточно ее жизни -- без особых бед и потрясений. Не сравнимо с жизнью самой Кьены, узнавшей и смерть детей, и войну, и заключение. Так ей казалось -- не сравнимо. Но теперь она знала, что страдания не сравнивают. Линна как бы на миг увидела все страдания своей земной жизни -- обычные, не выходящие из ряда вон -- и ужаснулась тому, как устроен мир. Но тотчас же и преодолела с чьей-то невидимой помощью этот ужас, но знала, что отныне не забудет этого, и что это всегда будет жить в ней.
Не как жажда мести. Как неутолимая жажда помогать и спасать, избавить всех других от страданий.
Она стала думать о тайри, стоящих вокруг -- о себе она понимала теперь уже все. Она знала тайные уголочки своей души, все то темное, стыдное, что носила в себе -и когда это выходило на свет, Линна не отбрасывала эти вещи, внутренне они превращались в нечто совсем новое. Другое. Линна познала себя, познала до конца -- по крайней мере так, как только может познать себя земной человек -- и это было великолепно. Но уже не так интересно. А что остальные? Острое любопытство, желание познать вот так же и других, захватило ее. Интерес, внимание. Она впервые почувствовала, как любит Кьену. И Кела. И Эйн. Всех, кто окружал ее в последнее время, кто ласково обнимал ее. Разговаривал с ней. Впервые она ощущала себя не ребенком, обласканным и слегка избалованным общим вниманием, а равной им -- и понимала, что и в их душах живет боль. Ей самой захотелось обнять Кьену. Она словно увидела первую жизнь своей наставницы, представила ее, уже полуседую, истощенную, с потускневшими от усталости и боли глазами, где-то у пульта под землей, в руднике, на койке в бараке... С умершим ребенком на руках. Все это живет в ней, все это никуда не делось. И вдруг Линна увидела Кьену.
Это было так, словно открылся новый поток. Открылся и хлынул, и Кьена была в нем, в сверкающих струях, радостная, живая...
Линна ощутила все чувства наставницы, все ее мысли. Ей не нужен был комп -- комп и отключили на время инициации.
"Я так рада за тебя, девочка!" Чувство было похоже на искрящийся родник, Кьена была счастлива, как счастлив человек, вернувшийся с войны -- с победой, как счастлива мать, после родов держа в руках свое дитя. Тем счастьем, от которого плачут.