Союз нерушимый
Шрифт:
Упоминание болезненной процедуры мне очень не понравилось.
– Никак нет, не приходилось!
– отрапортовал я.
– Даже странно. Вы, извините за прямоту, один из самых старых сержантов, которых мне приходилось видеть. Сколько вам - пятнадцать лет? Двадцать?
Клоны очень быстро росли и созревали, но точно так же быстро и старели. В этом природу обмануть не получилось: ускоренный метаболизм порождал быстрый износ организма.
– Не могу знать!
– я сделал "вид лихой и придурковатый", как образцовый служака.
Мужчина снова улыбнулся.
– Да, я понимаю.
– Снова этот взгляд: испытывающий, колючий, выжидающий. Я молчал.
– Пришли оценки за курс повышения квалификации. Результат удовлетворительный, так что скоро вы будете направлены для прохождения практики на фронт, но уже в звании младшего лейтенанта.
– Служу Советскому Союзу!
– гаркнул я, делая вид, что глаза лезут из орбит не от удивления, а из-за служебного рвения.
– Часть для вас подобрали отличную, боевую, с опытом. Там сейчас тяжеловато, но вы уж постарайтесь. Нам нужны такие люди, как вы.
Я старательно таращился, поскольку совершенно не знал, что в таких случаях положено говорить.
– Вы помните, что произошло?
– спросил гость.
– Виноват, ничего, - пожал я плечами.
– Всё случилось так неожиданно...
– я изобразил испуг.
– Что за штука меня нашла? Что это вообще было? Я помню, что...
– А вот об этом вам совсем не стоит говорить, - в голосе человека зазвенел металл.
– Надеюсь, вы понимаете, что разглашение информации о...
– Так точно!
– вскрикнул я, перебивая.
– Машина, виденная вами, это новейшая разработка. Скоро таких будет много, но сейчас...
– мужчина приложил указательный палец к губам.
– Не болтайте.
– Разрешите обратиться... Это из-за той штуки я в наручниках?
Мужчина кивнул:
– Да, товарищ сержант. Но скоро вас освободят и подлечат. Павел Павлович врач от бога, кого угодно на ноги поставит. Поправляйтесь.
Мужчина вышел, а я остался думать над тем, что это вообще было.
Очень скоро меня и впрямь поставили на ноги - для этого даже не потребовался никакой доктор - видимо, "Швеи" справились с этим куда лучше. Исчезли боли в пояснице и небольшой сколиоз, я стал гибким, как двадцатилетний. К тому же больше не было ни температуры, ни кашля - волшебство, да и только.
Через день пришёл приказ о переводе в общую палату: оказалось, что я лежу в одном из многочисленных ветеранских госпиталей. Именно сюда доставили вертолётами меня и множество других жертв "аварии" на заводе имени Лебедева. Палаты и коридоры полнились слухами. Люди шептались, что в этом деле очень много странностей. Во-первых, солдатам и персоналу должны были оказывать помощь на заводе либо в больницах поблизости. А во-вторых, раненых доставляли вертолёты чёрного цвета и с одной очень хорошо знакомой всему Союзу эмблемой - щит и меч.
Вскоре я увидел по телевизору, как директор завода, за спиной которого маячила очень мрачная Платонова, делал заявление, мол, взрыв не был ядерным и город вне опасности. Это опять-таки не добавило ясности. Может, Палыч её завербовал? Было бы неплохо. Жаль лишь, что я сам не сумел с ней поговорить.
В клинике меня
"Очень недвусмысленно, Пал Палыч. Очень", - с неудовольствием думал я, мысленно готовясь к тому, что следующие дни будут очень трудными. Вообще по части сложности задач шеф даже превосходил Голос, так что неизвестно, правильный ли выбор я сделал.
Врачи предлагали остаться ещё на день в госпитале, но я отказался и предпочёл взять лишнюю увольнительную. За время скитаний у меня отросла длинная щетина, и я решил, что это даже плюс: изменение внешности в моём положении не будет лишним. Перед заляпанным зеркалом в умывальнике госпиталя я побрился, оставив лишь разрешённые уставом усы, побрызгался одеколоном, выменянным у санитара на кусок сливочного масла, забрал тощий брезентовый сидор с немногочисленными пожитками и покинул уютную территорию госпиталя.
До Москвы транспорт не ходил, и пришлось добираться на попутном армейском грузовике. Водитель-узбек, маленький, чернявый, с раскосыми глазами и огромными сапожищами не по размеру всю дорогу напевал какие-то незнакомые мне заунывные песни. Погода, наконец-то, пришла в норму: прекратились дожди, немного потеплело. Вдоль дороги тянулись чёрные и бурые поля, мертвые, застывшие, готовые укрыться первым снегом. Но под солнцем и они выглядели красиво, даже несмотря на то, что светило висело низко над горизонтом и давало болезненный желтушный свет.
Мимо проносились яркие, обшитые пластиком дома в многочисленных деревнях. Там кипела жизнь: колхозы работали в полную мощь, по улицам гуляли молодые люди, стайки школьников возвращались с учёбы. Я вспоминал свои детство и юность, когда колхоз в ноябре был готовой иллюстрацией к постапокалиптическому роману, сравнивал с теперешней картиной и на душе становилось радостно.
Солнце светило в окно, и я блаженно щурился, подставляя ему лицо.
Однако вскоре пришлось вылезать: водитель не собирался заезжать в город, намереваясь проехать по реконструированному МКАД-у и далее уйти на Дмитровское шоссе.
Пройтись пешком, потом на двух автобусах по пробкам; не прошло и двух часов, как я бодро шагал по знакомой улице с полным вещмешком всякой всячины из кооперативного магазина - хорошие консервы, дефицитный сахар, кусок ветчины в пергаменте - не суррогаты, а настоящие продукты: лучшее из того, что я мог найти. Кроме того, я собирался всё-таки передать Марии честно украденные из депутатской квартиры деликатесы. Испортиться они точно не успели бы: добычу я оставил у окна, из щелей которого задувал ледяной ветер.