Сожженная Москва
Шрифт:
— Он тогда, на прогулке, — мыслила она, — сравнил вечерний вид Москвы с морем огня, а церкви и колокольни с мачтами пылающих кораблей… Его сравнение пророчески сбылось…» Аврора спустилась в нижний сад. Нагибаясь в темноте от нависших знакомых ветвей, она шла береговою дорожкой. Вверху послышалось ржание лошади. «Барс, — подумала Аврора, — это отзывается он: я сегодня в суете не покормила его, и он окликает меня». Ей вспомнился дядя Петр, его деревенька, верховой конь Коко и поездки с дядей на охоту. О, как бы она теперь желала видеть дядю! Снизу, сквозь деревья, проглянул на пригорке очерк дома. В одном из его окон мерцал слабый свет. «Лампадка в детской, над изголовьем Коли, сказала себе Аврора, —
— Вот безумие, — говорил Тропинин, — и неужели ты, такая христианка и нежная, любящая мать, решилась бы?
— Это мне пришло в голову вдруг и неожиданно для меня самой, ответила Ксения, — и если бы ты не возвратился, если бы тебя не стало на свете, клянусь я бросилась бы с этой крутизны, и новым покойником в нашей семье было бы более…
Лай за рекой заглушил слова Ксении. «Новый покойник в семье! вздрогнув, подумала Аврора. — Умер Митя Усов; теперь же это о ком?» Она, напрягая слух, стояла неподвижно, чувствуя, как холод бежал по ней, охватывая ее члены.
— Он не был еще женат, — проговорил Тропинин, — но какая роковая, потрясающая драма; я всегда говорил…
Дружное блеяние испугавшихся чего-то овец помешало Авроре слышать далее.
— И это ты наверное знаешь? — донеслись до нее опять слова Ксении.
— Видел списки, а чем завершилось — не мог узнать. Конец, впрочем, обычный…
— Но неужели этот маршал… без справок, без суда?
Далее, хотя все стихло за рекой, Аврора ничего не слышала. Ухватясь за сердце, она медленно отошла, поднялась в верхний сад и без памяти бросилась к дому. Пройдя ощупью в свою комнату, она упала лицом в подушку, и долго в темной комнате раздавались ее заглушенные, отчаянные рыдания. «И что я? куда теперь? — мыслила она. — Ужели обычная колея — траур? явится новый жених, добрый, обыкновенный человек, и я, кисейная скромная барышня, выйду за него?.. Прощайте, несбыточные грезы и чувства, прощай, мой заветный, дорогой!» Давно рассвело. Настало утро. Дом пробудился. Готовили чай. Комната Авроры не растворялась. Горничная Стеша в щелку двери видела, что барышня еще не встает, и, полагая, что она с ночи, по обычаю, долго читала, не решалась ее будить.
— Пусть ее поспит, — сказала Ксения, выйдя с мужем к чаю, тяжело ей, бедной…
К чаю в залу вышла и княгиня, «Ильюша возвратился, возвратится и жених Авроры», — мыслила она и была в духе. Тропинин прочел вслух из полученных с почты писем и газет последние известия об армии. Аврора явилась в конце чтения. Ее лицо было бледнее обыкновенного, губы сжаты, глаза светились решимостью. Это был уже другой человек. Она слушала, спрашивала, говорила, но ее глаза были устремлены куда-то вдаль, и она точно не видела и не слышала окружающих ее. Дьякон рассказал княгине, что Троице-Сергиевскую лавру отстоял господь. Французы трижды туда подходили с целью ограбить святыню, и трижды се заслонял густой туман.
— Наши охраняют путь к Калуге? — спросила Аврора Илью, когда он, после рассказа дьякона, прочел вслух какое-то письмо.
— Да, — ответил Тропинин. — Наполеон из Москвы посылал к светлейшему — с переговорами о мире; князь, сказывают, прикинулся дряхлым, немощным, плакал и говорил: «Видите мои слезы? вся надежда
Аврора заботливо помогла сестре убрать чашки. Когда же Ксения с мужем удалилась на свою половину, а дьякон пошел готовиться в дальнейший путь, она предложила княгине дочитать вслух начатый роман «Адель и Теодор» и до вечера, как и весь следующий день, казалась совершенно спокойною.
— Удивительная Аврора! — сказала Ксения мужу. — Сколько в ней нравственной силы, как переносит горе! Но что, если бы она все узнала?
Утром следующего дня дьякон Савва пришел поблагодарить княгиню за гостеприимство. Его щедро снабдили деньгами и провизией и дали ему лошадей до Каширы. Оттуда в Серпухов он рассчитывал добраться с каким-либо попутчиком. Когда его кибитка уже стояла у крыльца, Аврора, через Ефимовну, позвала его в свою комнату.
— Вы, отец дьякон, будете в Кашире? — спросила она.
— Как же, сударыня, — не миновать.
— Сдайте там на почту эти два письма.
— С удовольствием, — ответил Савва, просматривая надписи на пакетах, — одно вашему дядюшке, а это… министру? вот к какой особе!
— Мой жених, Перовский, — сказала Аврора, — питомец этого министра; Илья Борисович вам, без сомнения, о нем говорил. Граф, пожалуй, не знает о его судьбе, а мог бы оказать помощь своим влиянием и связями… притом же… Хлынувшие слезы помешали Авроре договорить.
— Успокойтесь, сударыня. — произнес Савва, — я бережно сдам на почту оба письма.
— Не все, не все еще, — проговорила Аврора, отирая слезы, — как честный человек, скажете ли мне истину на мой вопрос?
— По всей моей совести.
— Вы обо многом говорили по пути с моим зятем; скажите, жив ли Перовский? Савва смущенно молчал.
— Я вам облегчу вопрос, — произнесла Аврора. — Перовский попал в плен и внесен в список приговоренных к смерти. Все это я знаю… ответьте одно: жив ли он или погиб?
— Если вам, сударыня, все известно, — ответил дьякон, — что же я, малый, скудоумный, могу прибавить к тому? Богом вседержителем клянусь, ничего более не знаю.
Аврора сидела неподвижно. Слезы бежали по ее лицу.
— Погиб, погиб! — сказала она, подняв глаза на образ. — Все кончено… остается одно… Дядя невдали от Серпухова, заезжайте к нему, вручите письмо лично.
— Будьте спокойны.
— Да ответ… попросите дядю скорее ответить.
Прошло около недели. Был конец сентября. Княгиня оправилась и однажды утром, кликнув Маремьяшу, объявила ей, что теперь, когда возвратился Илья Борисович и пока еще стоит такая хорошая погода, ничто более не удержит ее от отъезда в Паншино. Авроре и Ксении она прибавила, что французы, двинувшись от Москвы, могут, пожалуй, снова направиться в эту сторону, а потому медлить было нечего. Сестры не возражали, тем более что решения княгини обыкновенно были бесповоротны. Начались сборы в путь. Ксения с прислугой принялась за уборку и укладку вещей. Аврора также усердно помогала всем в общих хлопотах, возилась с ящиками, узлами и чемоданами и была, по-видимому, совершенно покойна.
Она зашла как-то в комнату сестры. Был вечер. Ксения, в кофте и юбке, засучив рукава, мыла на лежанке, в корытце, Колю. Аврора, присев возле, с любовью смотрела, как раскрасневшаяся, счастливая сестра мылила и терла мочалкой розовую спинку и смеющееся личико Коли. Обнаженная, нежная шея сестры, с золотистыми завитками волос у подобранной на гребень густой косы, точно дымилась от пара, поднимавшегося с корытца, где весело плескался ее ребенок.
— Вот удивительно, — сказала Ксения, — муж говорит, что Коля более похож на тебя, чем на меня: такой же черноглазый, красавчик и ласковый. Теперь черед за тобой… Аврора подняла на сестру глаза.