Сознание и вещи. Очерк феноменалистической онтологии.
Шрифт:
Нельзя сказать, что эти результаты совершенно неинтересны, но может показаться, что они сводятся главным образом к систематизации общепринятых вещей. И хотя в такой систематизации есть определенная польза, трудно спорить, что полученные выводы не позволяют говорить о решении какой-либо из ключевых философских проблем. Более того, еще во введении отмечалось, что предложенный метод оставляет за бортом анализ таких универсальных характеристик сущего, отсутствие которых вообще немыслимо у него, а также тех его общих черт, наличие которых можно было бы предположить на основе осмысления экспериментальных научных данных.
Таким образом, оценивая полученные выводы, в лучшем случае можно утверждать, что, намеренно сузив круг онтологических тем, в итоге мы всего лишь уточнили некоторые из традиционных вопросов и показали пути их возможного обсуждения для получения значимых результатов.
Глава 2
Ментальное и его каузальные возможности
1
В первой главе мы в феноменологическом ключе рассматривали некоторые характеристики вещей вообще и физических объектов. Вначале мы отвлекались от ментального, хотя наш анализ был анализом не бытия вообще, не физических вещей самих по себе, а того образа вещей, который диктовался нам нашими онтологическими установками, порождаемыми взаимодействием наших когнитивных способностей, которые очевидным образом относятся к сфере ментального. Сами характеристики ментального, однако, пока не задействовались, за исключением эпизода перед методологическим отступлением, когда речь зашла об экзистенциальной вере и о том, какие объекты даны нам в непосредственном восприятии. Этот шаг предвещал ход дальнейших исследований — но для целей, актуальных для той ситуации, нам достаточно было исходить из интуитивно данных обыденных понятий.
Исходя из этих обыденных понятий, мы пришли к более точным представлениям о физическом. Теперь мы можем развернуться от вещей к условиям их представимости, к когнитивным способностям и к ментальному вообще. Надо попробовать понять специфику ментальной реальности, уяснить, как она встроена в противостоящую ей физическую реальность и в вещный мир.
Разумеется, слова о противостоянии ментального и физического имеют сугубо предварительный характер. Не исключено, что при ближайшем рассмотрении окажется, что они вовсе не противостоят друг другу. Но уже обыденное словоупотребление заставляет нас избрать именно такое начало.
Вспомним наши характеристики вещей и то, как они давались. Речь шла, к примеру, о том, что мы верим, что каждое событие имеет опытную причину или что будущий ряд событий должен соответствовать прошлому. Ожидание того или иного развития событий — пример того, что мы будем называть ментальным. Это ожидание является частным случаем убеждения и включает представление событий и определенный способ их переживания, а именно переживания их в качестве таких событий, которые вскоре произойдут.
Представленные и ожидаемые события могут нравиться или не нравиться нам. Одобрение их может вызвать желание их осуществления. Желание — еще один типичный пример ментального. Желание предполагает наличие представления о событии, включающего переживание его приятности, а также наличие особого переживания, специфичного именно для желания.
Приятные или неприятные качества представляемых вещей, совмещаясь с различной вероятностью их появления, порождают не только желания, но и множество разнообразных эмоций, таких как предвкушение, надежда, беспокойство и т. п., тоже относящихся к ментальной жизни. Часть этих эмоций и желаний можно объяснить чисто физиологически, часть — культурологически, а какие-то из ментальных данностей, к примеру моральное чувство, подталкивающее нас к альтруистичному поведению и улучшению нашей жизни, хорошо объясняются эволюционными механизмами. Рассмотрение их состава и взаимосвязи, очевидно, выходит за пределы общей онтологии. Но от общей онтологии можно было бы ожидать прояснения тех отношений, которые уже на обыденном уровне мыслятся как отношения между ментальным и физическим. Так, я считаю свое тело чем-то физическим, а свои желания — ментальным. И я считаю, что мое телесное поведение определяется в том числе и моими желаниями. Я считаю, что мои желания выступают в качестве причин моего поведения. Естественно спросить,
Посмотрим, нельзя ли извлечь ответ на него из уже полученных результатов. Мы знаем, что наши когнитивные способности с необходимостью порождают убежденность в том, что каждое событие, данное нам в опыте, имеет причину, которая тоже должна быть дана в опыте. Механизм порождения этого убеждения не конкретизирует, о каком опыте идет речь, внешнем или внутреннем. Он лишь побуждает нас к тому, чтобы искать локальные причины событий, причем под локальными причинами можно понимать те, которые могут быть даны в непосредственной смежности с исходными событиями. Этому образу не противоречит представление о том, что движение, к примеру, моей руки могло бы по крайней мере отчасти вызываться моим желанием двинуть ею, так как подобные желания явно скоррелированы с указанными движениями и могут представляться в непосредственной смежности с этими движениями (они мыслятся вне пространственных отношений, но темпорально совмещены с соответствующими событиями в опыте субъекта, кроме того, мои желания и другие ментальные состояния кажутся частями единого конгломерата с телом). Мы верим также, что причиной события С является такое событие А, повторение которого всегда приводит к повторению события С. Но мы убеждены еще и в том, что обнаружение в опыте устойчивой корреляции В и С не может порождать полной веры в то, что В — это причина или даже хотя бы компонент причины С, если мы не исключили возможность влияния на событие С каких-то скрытых факторов.
Вообразим, к примеру, что вы купили новый телевизор с весьма необычным таймером. Поставив его на определенное время, вы обнаруживаете, что он издает резкий свист, после чего телевизор включается. И это повторяется всякий раз. Можете ли вы заключить, что свист включает телевизор? Конечно же нет. Более логичным выглядит предположение, что устройство, вызывающее свист, в следующий момент включает телевизор. Включение вызывается не свистом, предшествующим ему, а какими-то электрическими импульсами, посылаемыми внутри телевизора. Заметим, однако, что телевизор все же мог бы включаться именно свистом, если бы в него был вмонтирован микрофон и другие устройства, включающие телевизор от свиста. Не разбирая телевизор, мы не можем узнать, как обстоит дело. Но если бы мы могли поэкспериментировать с ним, мы бы выяснили, что является действительной причиной. Мы могли бы сломать свисток и посмотреть, будет ли телевизор по-прежнему включаться. Проблема, однако, в том, что этот метод применим далеко не всегда — мы не всегда знаем, как разобрать вещи.
В случае влияния наших желаний на поведение речь, похоже, идет именно о такой ситуации. Мы не можем исключить, что наши действия вызываются вовсе не скоррелированными с ними желаниями, а какими-то нейронными процессами в мозге, онтологически реально отличными от желаний. Поэтому, наблюдая за корреляцией наших желаний и поведенческих актов, мы не вправе делать общий вывод о каузальном влиянии ментального на физическое. И мы не знаем, как отключить желания, чтобы проверить это. Что-то мы, конечно, можем отключить. Мы можем отключать, т. е. как бы выносить за скобки, сознание, и мы видим, что бессознательные поступки людей порой мало отличаются от сознательных. Но выключение сознания не равнозначно выключению ментального: не исключено, что подобные поступки все же сопровождаются ментальными процессами, бессознательными желаниями. К этому различению мы еще вернемся, пока же мы можем только констатировать, что, если обсуждение этого вопроса не выйдет на какой-то другой уровень, перспективы онтологии ментального будут очень туманными.
В самом деле, о какой онтологии ментального можно будет говорить, если мы не в состоянии прояснить вопрос о его каузальной действенности. Каузальные характеристики имеют ключевое значение для понимания онтологического статуса любой вещи, и хотелось бы все же разобраться в них.
К счастью, мы действительно можем выйти на другой уровень и придать рассмотрению нашего вопроса подлинно концептуальный характер. Возможность такого выхода связана с одной из важнейших черт ментального. Эту черту нередко именуют «приватностью». В непосредственном опыте мы могли бы и не замечать ее, потому что данность нам физических объектов не слишком отличается от данности нам наших ментальных состояний.