Созвездие Девы
Шрифт:
– Не смей!
Подвеска погасла так же быстро, как и зажглась, ее сковал лед.
– Почему? – прошептала я, вздрагивая от холода.
– Вера, Вера… – меня прижали к себе, заставляя закрыть глаза. Его губы отыскали мою макушку, – добрая моя, наивная девочка. Кто ж знал, что ты воспримешь это так… Прости. Нельзя менять прошлое, Вер, нельзя, даже если очень хочется. Только хуже будет.
– Извини, я не хотела… вернее, хотела…
– Всё, всё, не плачь.
Марина Константиновна на кухне будто
– Ма, выходи, не съедим.
– Только понадкусываем, – пробормотала я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Она с опаской заглянула в комнату. Всплеснула руками.
– Верочка, что с тобой?
– Всё нормально, – я глубоко вдохнула. – Не справилась… с эмоциями.
Они вдвоем усадили меня в кресло (лед на цепочке успел исчезнуть без следа, вместе с холодом). Марина Константиновна принесла плед, укутала потеплее.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – подозрительный, даже слегка гневный взгляд на сына.
– Да. Перенервничала немного.
– Давай пустырника накапаю…
– Мать, не надо. Без успокоительных обойдемся.
– А ты молчи! – прикрикнула будущая свекровь, впервые на моей памяти повышая голос. – Довел девочку, аж губы синие. Сейчас я чаю принесу.
Задушевного разговора не вышло. Это они говорили, а я пыталась не терять сути. Стыдно-то как! Со стороны, наверное, кажусь дурой припадочной. Плохая тенденция, ох плохая. К психологу, что ли, записаться? Или лучше сразу к психиатру?
Марина Константиновна и не пыталась меня разговорить: видела, что бесполезно. Только чаю подливала и уговаривала попробовать ватрушки. Ватрушки оказались вкусными, но для того чтобы справиться хотя бы с одной понадобилось полчаса.
– Извините…
– Да за что, Верочка? Всякое бывает.
Решив что-то в уме, она сходила в комнату и принесла тонометр. Сунула сыну.
– На, померь лучше. Не нравится мне ее бледность.
Давление не зашкаливало, но норму превышало. Воропаев помрачнел еще больше. Чувствую, сканируют меня со всех возможных сторон и ничего понять не могут.
– Не на погоду, нет? – обеспокоенно уточнила Константиновна.
– Метеозависимостью не страдаю, – улыбнулась я, стремясь ободрить их обоих, – устала просто. Тяжелая выдалась неделя.
– А я говорила, заморите вы себя своей работой! С утра до ночи, с утра до ночи! Ничего себе, всё для других…
Марина времени зря не теряла: отправила сына за продуктами, чтобы не бежать завтра самой, и подсела ко мне. Налила нам еще чаю, протянула ватрушку.
– Кушай, кушай, а то худенькая такая, бледная.
– Спасибо.
– И всё-таки, что стряслось? Просто ведь только кошки плодятся, должна быть причина.
– А вы разве не слышали? – ляпнула я и прикусила язык.
– У меня, Верочка, слух хороший, но не уникальный. Да и подслушивать
– Нет, – односложные ответы – признак ума и сообразительности.
– Вот ты говорила, что перенервничала. Не из-за меня, надеюсь?
Опустила глаза. Что тут ответишь?
– Боже ж ты мой! – ахнула вдова. – Думала, что не пойму? Не приму? Неужели я зверь такой? Она вздохнула, погладила по голове. Будто сняли камень с души: не прогонит, не отвернется… Когда Марина Константиновна заговорила, ее голос звучал необычайно мягко:
– Артемушка мне всё рассказал, от начала и до самого конца. Вижу, что любит тебя, крепко любит, можешь поверить мне как матери и как женщине. Разве рука поднимется счастье ваше ломать? Ты не подумай, я и против Галочки ничего не имела, потому что это был выбор сына, сознательный выбор. Раз не по любви, то хоть по нраву. Но вздорная она, Галочка, очень вздорная. С тобой ему гораздо лучше будет, только вот… Павлушку жаль, меж двух огней ребенок оказался. Боюсь, придется вам и дальше так мыкаться, пока не подрастет да не определится. А если с отцом остаться захочет, примешь ли ты его? К тому времени-то свои наверняка будут.
Она, наверное, шутит. Могу ли я не принять? Его ребенок как родной мне… Нет, без «как» родной, не может быть чужим.
– Ну дай Бог. С моей стороны возражений не встретите, лишь бы счастливы были.
Она обняла меня крепко-крепко, от всего сердца. Марина Константиновна пахла свежей выпечкой, корицей и совсем немного – лекарствами. Говорят, что плохая свекровь теряет сына, а хорошая – приобретает дочь. Очень надеюсь, что моя свекровь будет хорошей.
Вернулся Артемий. Посмотрел на нас, ничего не сказал. Понял без слов.
Визит к матери удался.
Однако дома меня ждал... разговор. Упоминание ложки дегтя оказалось пророческим: жизнь всё-таки не сказка, сколько шоколада под подушку не клади – шоколадно не будет.
– Сядь, пожалуйста, – негромко попросил Воропаев, закрывая за нами дверь.
Пожав плечами, опустилась на ложе любительницы мопсов. Вряд ли меня станут ругать за salto mortale (прыжок с переворотом тела в воздухе, отчаянный шаг – ит., прим. автора) со снежинкой. Но что тогда? Где я опять «отличилась»?
Артемий уселся было рядом, но потом развернул меня к себе, взял мои руки в свои, не зная как начать. Подобные приготовления обычно не сулят легкой непринужденной беседы.
– Вер, я должен тебя спросить…
В дверь заскребся Арчи. Как же так: закрылись, а его не взяли?! Непорядок! Вот и скулит теперь, выражает протест.
Впустили. Щенок взобрался на диван, занимая законное место рядом со мной. Воропаева удостоили привычного снисходительного тявка. Мол, знай свое место, клизма. Если царь тебя до сих пор терпит, твоей заслуги в том нет.