Созвездие видений
Шрифт:
Внучка едва не подавилась. Он что же, знает?! Дед же продолжал как ни в чем не бывало:
– А с чего это ты вдруг про дитя возговорила? Иль нашла, наконец, себе по сердцу? А, Зорянка?
Она лишь улыбнулась в ответ. Этим ласковым именем называл ее только дед. Еще раньше – матушка, да она померла. А теперь – один дед. Но даже и Валун никогда не произносил еще одного ее имени… Ведь у всякого невра их три. Всем известное – одно для людей, земное. Люди зовут ее Меда. Два другие – заповедные. Есть имя для чародейных таинств. Даже если сам человек Чарой не владеет или опасается ее, это имя может оберечь его от злых
Эти потайные имена, чудилось, словно те два духа, которые с самого рождения приставлены к человеку: один, добрый и светлый, – за правым плечом, другой, темный, – за левым…
Есть и у Меды-Зорянки темное, заветное имя. Оно иногда видится ей во снах. И себя тогда видит она – на небесах, совсем иной, чем здесь, на земле, и люди рядом иные. Но вот чудеса: почему-то мерещится, что средь тех неведомых людей встречала она во сне и Лиховида с тайным именем Север…
Есть не хотелось. Хотелось поскорее выйти из малой, скособоченной дедовой избенки, где сушились под потолком наговорные коренья и былие, а в углу возился, щепая лучину, дедов Домовушка, хотелось чем-то заняться, чтобы дед, наконец, оторвал от нее всевидящий «взор своих нестареющих» темных очей.
– Иль нашла себе по сердцу? – повторил он сурово.
– Матушка моя, вечерняя звезда! – воззвала Зорянка, словно бы в сердцах. – Нашла, нашла! По небу он прилетел! Четыре коня его колесницы – словно дикие гуси быстры, легки они, словно четыре крыла!..
Зорянка болтала, что в голову взбредет, только б дед отстал, решил, что она шутит.
– Да, – кивнул Атей, – а крепость у него вся огненная, на колесах, и кругом себя вертится, у Лиховида сего?
Теперь уж Зорянка воззрилась на него. Мыслимо ль скрыть хоть что-то?! Но глаза деда потеплели.
– Ишь ты… по виду девка-смирена! А сама лукавая, что ходун-трясина! Ну что ж, ведь ты в ту звезду родилась, коя многие чудеса сулит.
«Он что-то знает! – уверилась Зорянка. – Знает про Лиховида. Спросить? Ох, страшно!.. О боги, ведающие судьбы! Неужто и впрямь прилетел он со звезд в огненной крепости?!»
Девушка выглянула из избы. Вечерняя заря пылала. Где-то в вышине, в этих золотых и алых облачных дворцах, живут боги: великий громовержец Род, старая-престарая Подага, розоволикая Зимцерла, Тур, Чернобог, Лада… Множество их – больше чем дней в году. И теперь к их сонму прибавился еще один!
Там, в своей диковинной избе, он подарил Зорянке одно из наливных яблочек, в кои запрятаны чудесные земли. Вот бы сейчас крутануть то яблочко по столу, чтоб дедкино жилище наполнили сородичи Лиховида! А вдруг снова удастся увидеть глаза его небесной синевы?..
– Пора, внука, – раздался тихий голос Атея, и Зорянка вздрогнула.
Пора, да. Дед уже изготовился в путь. В руках посох – вот и вся справа. А Зорянке и вовсе ничего не нужно: иди рядом да примечай, примечай за дедом.
Она
– Домовушке отдай, – посоветовал дед. – Он схоронит.
Зорянка не решилась сказать, откуда яблочко. А вдруг окажется, что Атей и про это знает? Страшно такого всеведения!
Домовушка выпаивал теплым молоком занемогшего козленка. Поднял к Зорянке свое поросшее седым волосом доброе лицо, успокоил улыбкой: не бойся, мол, сберегу твою забаву.
Голоса его Зорянка сроду не слышала, но дед как-то умел с ним объясниться. Приблудился Домовушка неведомо откуда: человек не человек, зверушка не зверушка, он походил чем-то на Шишка и Подкустовника, только имел сивую бороду, а не зеленую и, не умел увеличиваться в росте, был всегда мал. словно обрубок или кряж.
Домовушка прижился у Атея, помогал в немудрящем хозяйстве. С тех пор, как он появился, хлопот Зорянке поубавилось. Работа в мягких руках Домовушки горела, во всем была спорина, а уж чистоту блюл он такую, что обиженные пауки и тараканы запечные вовсе ушли прочь. Зорянку Домовушка жаловал и привечал, как и она его. Поэтому сейчас она с легким сердцем отдала ему заветное яблочко и вышла вслед за дедом в гаснущие сумерки.
Едва отошли от избенки и ветви деревьев сомкнулись над ними, как настала ночь. Там, и вышине, небо было чисто и светло, все в звездах, а здесь, в шатре лесном, царила тьма, и всякое дерево пело во мраке на свой голос.
Заунывно скрипели сосны да ели – столь надсадно, что у Зорянки саднило, ныло сердце. Как ни любила она лес, ночные стоны сосен ужасали ее. Чувствовала себя крошечной, жалкой, одинокой, а ночь была бесконечной, непобедимой, в ней отворялись мрачные, темные бездны…
А может, природа лишь отзывалась, словно эхо – или некое живое существо, – на то смятение, кое царило в душе Зорянки?..
Она цеплялась за деда, а тот все шел и шел, не ведая ни страха, ни устали, и его посох слабо мерцал во тьме.
Но вот наконец они перевалили угор, пройдя бор насквозь, и слух наполнился ровным, широким гулом – это шумели под ветром березы и дубы. Зорянка облегченно перевела дух и осмелилась спросить деда, скоро ли дойдут до места.
Но не успел он ответить, как его посох засветился, загорелся, словно жаркий уголь, и, вырвавшись из старческой длани, ткнулся в землю с такой силой, что она отозвалась протяжным звоном.
Посох светился так ярко, что рассеивал тьму, и Зорянка разглядела, как выбиваются струи воды из бездны земной.
Она присела и, зачерпнув воды ладошкой, пригубила.
Вода, чудилось, хранила в себе память обо всех глубинах, из коих она изверглась, запах и привкус древесных корней и рудных жил, пронзавших земную толщу. Губы Зорянки стыли от холода, душу ее леденил священный страх.
Этот посох… Посох Атея – наследство далеких прадедов, которые испокон веков находили с его помощью целебные источники и рудные залежи. На разработки приходили из-за дальних далей молчаливые, угрюмые жители гор, рудокопы, и взамен приносили неврам, лесным жителям, железные наконечники для стрел и копий, топоры, кирки, самоцветные камни. Целебную воду кочевники, которые поклонялись великой Табити, увозили в бурдюках куда-то далеко, может быть, на край света, а оттуда приводили выносливых коней, привозили богатые ткани, соль и всякий ходовой товар.