Созвездие Волка. Начало
Шрифт:
— С завтрашнего дня ты каждый день… Слышишь, КАЖДЫЙ ДЕНЬ будешь ходить в столовую. НИ ОДНОГО ПРОПУСКА…
Она сделала паузу, ожидая моей реакции. Я послушно кивнула.
Она удовлетворенно приподняла голову, ее глаза сияли.
— И в понедельник на утреннем построении ИЗВИНИШЬСЯ ПЕРЕД ВСЕМИ за то, что сказала.
Все внутри перевернулось. Извиниться перед красными, когда на меня будут устремлены глаза тех, кто пострадал по моей вине… Но возвращаться в холодный, темный подвал было хуже пытки. Скрепя сердце, я согласилась.
Довольная своей победой, она победно причмокнула.
— Марш в свою комнату, и больше никаких выходок.
Очутившись в своей комнате, я как была — в куртке, форме и сапогах — повалилась на кровать и тут же отключилась.
Глава 8. Совместный проект
Следующий день оказался целым испытанием. С самого утра все мои мысли были заняты тем, что мне снова придется ходить в столовую, а это означает новые, полные издевок и унижений встречи с красными. Учитывая то, что мне предстояло перед ними извиниться, я чувствовала себя просто отвратительно. Кроме того, я боялась столкнуться с Тэйлором и его девушкой, которых упорно избегала во время утреннего построения, стоя в заднем ряду и первой скрываясь в своей части коридора.
— У меня небольшое объявление, — нараспев произнесла миссис Прингс. — Мне нужно отлучиться, поэтому последнего урока литературы не будет. Вместо него господин фон Рихтер любезно вызвался провести вам политологию.
«Почему бы просто не отменить урок и не отправить нас домой?» — с тоской подумала я. После его вчерашнего звонка мне совершенно не хотелось встречаться с учителем политологии. Ведь именно из-за него мне снова придется ходить в ненавистную столовую.
На философию Стефани Аттвуд явилась с получасовым опозданием. Когда она входила в класс, на ее лице всегда играло презрительное выражение, точь-в-точь, как у Кимберли. Но если школьную секретаршу мы видели очень редко, то уроки философии были обязательными, и, похоже, сама Аттвуд воспринимала их как пытку.
Было очевидно, что даже к самой философии, которую она преподавала, Стефани Аттвуд не испытывала ни грамма интереса. Обычно ее урок заключался в том, что она, даже не удостоив нас приветствием, присаживалась на краешек учительского стола, спиной к классу, и ничего не выражающим голосом зачитывала лекцию с экрана для проектора, равнодушно щелкая пультом, когда требовалось переключить слайд. В моих прежних школах такое поведение учителя было бы расценено на ура, ведь можно было заняться, чем угодно. Но только не здесь. Показное равнодушие учительницы заставляло моих одноклассников нервничать еще больше. Они торопливо записывали, впадая в настоящую панику, если какая-то часть лекции (а так было почти всегда) была для них не совсем понятна. Но если на истории, биологии, языке, литературе, политологии или математике, можно было получить разъяснение, то Стефани Аттвуд специально садилась так, чтобы не замечать протянутых вверх рук. А привлечь ее внимание по-другому никто не осмеливался. И сейчас ее повернутый к классу спиной силуэт, обтянутый в ярко-фиолетовое платье под небрежно накинутой на изящные плечики меховой накидкой, выражал скуку и пренебрежение.
Идя на физику, я предчувствовала что-то нехорошее. И не ошиблась.
Поручив вскочившей по его приказу Эмили Браун расставлять какие-то приборы на столе, мистер Броуди повернулся и обратился к смиренно сидящим перед ними ученикам.
— До меня дошла прекрасная новость, господа, — ехидно улыбнулся
Я почувствовала, как у меня остановилось сердце.
— А дело в том, что в понедельник утром мисс Леран… О да, это именно она — отвратительный сорняк среди ромашек (он сделал широкий жест руками, указывая на сидящих в молчании ребят), принесет публичные извинения перед нашими лучшими учениками за то ужасное и крайне оскорбительное высказывание, которое мы все, — он трагически закатил глаза и приложил руки к груди, словно мои слова как копье врезались ему в самое сердце, — имели несчастье слышать четыре дня назад.
Он сделал несколько шагов и остановился прямо надо мной. Его левый глаз снова нервно дернулся. Я уже давно отметила его привычку становиться слишком близко к девочкам в классе и подозревала, что разбирающий его тик, а также фляжка, припрятанная в кармане его не в меру широкого пиджака, тесно с этим связаны.
— Извиниться прилюдно… Очень мудрое решение, мисс Леран, очень мудрое… Так нетипично для вас поступать благоразумно, хи-хи. — Он явно забавлялся собственным маленьким представлением. — Как я и говорил, у нас прекрасные педагоги и особые … хи-хи… методы обучения, которые выбьют всю последнюю дурь из вашей глупой головы.
Все еще хихикая, он отошел к своему столу и жестом прогнал бледную от ужаса Эмили Браун, которая проявила такое усердие, что отломала какую-то трубку на одном из странных приборов. В итоге мистеру Броуди пришлось пол-урока потратить на его починку, и прежняя веселость сменилась злобным фырканьем и бормотанием про неизгладимую тупость некоторых учеников.
Когда прозвенел звонок, я немного подождала, чтобы дать остальным спуститься, и лишь потом направилась в сторону лестничного пролета. Коленки у меня тряслись. Мало того, что в столовой встреча с желтыми неминуема (втайне я все же надеялась, что их по какой-то причине сегодня не будет), но и вся школа, похоже, уже в курсе того, что мне придется извиниться. И второе, на мой взгляд, было на данный момент намного-намного хуже.
Когда до столовой оставалось всего несколько шагов, до меня донесся шумный гул, несомненно принадлежавший красным, и я окончательно струсила. Ноги вдруг перестали меня слушаться, а внутри все сжалось в тугой комок страха.
Но когда я уже готова была развернуться и, наплевав на теткины угрозы, умчаться прочь, сзади послышались неторопливые шаги.
Предпринимать что-то было уже поздно, и я мгновенно нырнула в сумку, делая вид, что ворошу тетрадки и ручки в поисках чего-то важного. Только бы сердце перестало колотиться так громко, а руки наконец-то перестали трястись…. От страха, что они меня выдадут, я запрятала их в самую глубь.
— Потеряли что-то, мисс Леран?
Я подняла голову и встретилась глазами с учителем политологии. Тем самым, по вине которого я сейчас здесь.
Карл фон Рихтер в простом светло-сером костюме и начищенных до блеска черных ботинках вопросительно смотрел на меня. По его виду я поняла, что вопрос был скорее данью его неизменной вежливости: он прекрасно понимал, чем вызвана моя задержка, и в его карих глазах светилось сочувствие и понимание. Это только подогрело тот гнев, который я испытывала после его вчерашнего звонка.
— Свою смелость, — сквозь зубы ответила я, прекратив копаться в сумке, чтобы не выглядеть еще большей дурой.