SPA-чистилище
Шрифт:
– Что было дальше? – тихо спросил Валерий Петрович.
– Я не помню, – не поднимая головы, пробурчал Иван. – Правда, не помню.
– Я понимаю тебя. Такой стресс. И такой возраст. Странно, что ты вообще что-то помнишь.
– Наверно, дед кричал, ругался. Но не на меня, а на Ковригина. А вскоре приехала мама и увезла меня из Листвянки. А чуть позже, той же зимой, пропал дед.
– Думаю, ты никому не рассказывал о том, что случилось в доме Ковригина, – утвердительно проговорил Ходасевич.
Иван помотал головой.
– Нет, никому…
Он вздохнул и искоса глянул
– Понимаете, пока я был маленький, я никак не связывал то, что происходило дома у Ковригина – с тем, что дедушка вскоре исчез. А совсем недавно я задумался и понял: а ведь дедушка мог после моего отъезда пойти к этому сидору гнойному… И начать с ним разборку, пригрозить милицией… А тот мог его взять, да и пришибить…
Ходасевич сухо молвил:
– Пока это только догадки.
– Я знаю.
– Или есть какие-нибудь конкретные улики против пианиста?
– А какие конкретные улики вы хотите? Истлевший труп моего дедушки? Так не сомневайтесь: он где-то там зарыт, в лесу, на участке этого пианиста.
Юноша вдруг вскочил и стал чуть не обличающе бросать в лицо полковника:
– Вы что, не понимаете, как все сходится? Ковригин – п…р, и всегда был п…ром. Пятнадцать лет назад с ним захотел разобраться мой дедушка – и исчез. А сейчас что-то, компрометирующее его, узнала моя бабушка. Узнала – и тоже исчезла. А эта сволочь музыкальная не только не затаилась, а продолжила свое гомячье дело. Пацана-таджика он позавчера похитил. Кто же еще, как не он?!. Вы что, не видите, откуда ветер дует и кто во всем виноват?
– Хорошо бы знать: какой компромат нашла на пианиста твоя бабуля… – задумчиво проговорил полковник, памятуя и об обыске у Долининой дома, и о том, что кто-то, похоже, побывал у нее на даче. – Или иметь другую улику. Хотя бы одну.
– Зачем вам улики?
– А что ты предлагаешь делать? Идти в милицию с твоим рассказом? И с твоими логическими построениями?
– Нет! Но вы-то! Вы же, блин, разведчик! Вы – частный детектив! Должны же вы сами что-то сделать!
Полковник покачал головой.
– Замечание справедливое. Хотелось бы еще понять – что?
– Хотя бы пойти и разобраться с Ковригиным по-мужски. Как мой дед пытался!
– Что это даст?
Одиночество, в коем по преимуществу пребывал Валерий Петрович последние полтора года, сыграло с ним злую шутку. Он стал разговаривать с двадцатилетним пацаном, непрофессионалом, практически на равных, словно с коллегой. А тот наседал на него:
– Тогда надо обыскать ковригинский дом и участок. И, может быть, что-нибудь там, у него, найти. Но только не сидеть здесь на печке и рассуждать!.. Ой, извините…
– Да ничего, – махнул рукой Ходасевич.
Он подумал, что двадцать пять лет службы (а потом еще пятнадцать годков действующего резерва) в каком-то смысле испортили его. Приучили к великой осторожности. К тому, что каждое свое действие надо не семь, а все семьдесят семь раз отмерять. Что каждое активное мероприятие надо согласовать с кучей инстанций. И десять раз подстелить под себя и под товарищей соломку…
Но даже воспитание осторожностью не помогало:
Но сейчас-то… Сейчас чего ему выжидать? Кто он в данной ситуации? Просто частное лицо, пенсионер. И что плохого случится, если он проникнет на территорию участка господина Ковригина? В крайнем случае, в милицию заберут и пожурят. Даже дробью в бок получить шансов немного. Не такой человек пианист, чтобы дома ружье держать.
А может ли он вспугнуть преступника?
Да, может. Но и в подобном повороте имеется положительный момент: напуганный человек обычно начинает действовать. Он, например, уничтожает улики. Пытается скрыться. И потому – может выдать себя.
– Что ж, Иван, – кивнул Ходасевич. – Хорошо. Давай рискнем. Только дай мне десять минут на экипировку.
Лицо юноши просияло.
Когда полковник ушел, Люба в мастерской поднялась на полати. Зажгла свет. Расставила четыре портрета, на которых был изображен Иван Иванович, вдоль стены.
Подтащила стул, села. Долго смотрела на них. Она никому не показывала эти полотна. Даже Алле. Тем более – ей.
И сама не глядела на них уже очень давно. И не пыталась продать их – из какого-то суеверного страха: что тогда она лишится последнего. Картины были хороши. И так хорош Иван Иванович!..
Она сидела перед ними и курила. Боже мой, как нелепо все тогда получилось!..
Зачем она рассказала Ходасевичу? Сначала одну историю – про исчезновение Ивана. Потом вторую – про их связь. Ведь он ее за язык не тянул. Даже ни о чем не спрашивал. Может, потому и поведала, что у него вид такой, располагающий, так и хочется ему довериться?.. Но сказавши «а», приходится говорить «б», а потом дело доходит и до «в»…
Она смотрела и смотрела – на себя, молодую, на Ивана, на Аллу…
А потом ее вдруг пронзила мысль: «А вдруг… Вдруг все, что со мной случилось потом, – это просто божье наказание? За мой грех? Все, все плохое, что было, – пьянка, безденежье, творческий неуспех, зависть, кодирование, вынужденная трезвость, отсутствие мужа – вдруг это все не что иное, как расплата?.. Но если так… Если так – может, я уже расплатилась за все?.. Сполна?..»
Любочка вскочила со стула.
Кажется, она поняла, что надо делать. Прямо завтра.
Завтра, завтра…
Надо покончить со всем. И облегчить наконец душу.
А в другом доме на улице Чапаева шел странный для посторонних ушей разговор.
– Папа, я сложил.
– Ну, хорошо, Павлуша, молодец.
– Папа, посмотри.
– Я сейчас не могу. Ты же видишь, я занят.
– Пожалуйста, посмотри.
– Поиграй еще. Я подойду.
– Когда?