Спасение челюскинцев
Шрифт:
— На бога надейся, а сам не плошай! — крикнул Эрнст Теодорович. — Запускай дизель, черт подери!
Капитан, пребывая в штурманской, как-то спокойно и даже равнодушно собирал морские документы, секстанты и прочие судовые приборы.
Кренкель запустил аварийный передатчик и попытался выйти на связь с поселком Уэлен.
А в Уэлене работала радисткой Люда Шрадер, любимица всего судна, молодая, коротко стриженная, курносая и очень серьезная девушка с неизменной папиросой. Впрочем, любили ее заочно,
И она сразу ответила, хотя только что провела сеанс связи.
— Умница! Красавица! — вслух сказал Кренкель.
— Что там у вас? — передала Люда. — Почему вылез вне расписания?
— Людочка, тонем.
В радиорубку спокойно вошел Шмидт.
— Есть ли связь? — спросил он.
— Так точно!
Кренкель стоял посреди рубки, широко расставив ноги — пол накренился, — и придерживал одной рукой наушники.
Отто Юльевич стал писать радиограмму. И только по почерку Кренкель понял, как взволнован начальник, — буквы шли вкривь и вкось.
Кренкель стал вести передачу, следуя за словами, возникающими на листке:
«Челюскин» медленно погружается, — передавал он. — Машины, кочегарка уже залиты… Выгрузка идет успешно…»
Закончив передачу, Отто Юльевич сказал:
— Эрнст Теодорович, я уже писать ничего не буду. Попросите Людочку, чтоб она после того, как наступит молчание, следила за нами на всех волнах.
С этой минуты начиналась тяжелая жизнь радистов. Кренкель проворчал:
— Теперь буду в радиорубке, как собака на привязи. Впрочем, радиорубки, считай, уже и нет.
Судно погружалось в пучину морскую рывками.
По столу в радиорубке покатились карандаши.
Гидролог Хмызников влетел в свою каюту и бормотал под нос:
— Главное, не забыть чего-нибудь важного…
Но под руки лезли совершенно бессмысленные вещи — бритва, трубка, деньги, все это было сразу отброшено в сторону.
Увидев в шкафу элегантное заграничное пальто и шляпу, Хмызников иронически улыбнулся.
— Все это чепуха, — сказал он, — мне нужно вот что. Журналы, записные книжки, таблицы для текущих астрономических обсерваций… Планшеты наблюдения за дрейфом… Инструменты… Хронометр надо завернуть в куртку, чтоб не разбить. Да и куртка пригодится.
Стоял шум, скрип, треск, звон битого стекла, звучали команды.
— Что с судном? — спросил Хмызников, столкнувшись в проходе со штурманом.
— Безнадежно… Завяжите свои карты во флаги расцвечивания, они теперь ни к чему.
— Благодарствуйте!
«Челюскин» погружался носом. Вентиляторы свистели и ревели — это вырывался воздух из трюмов, заполняемых водой.
Хмызников влетел в каюту Гаккеля, ссыпал в портфель негативы, фотоаппараты и бинокли, потом кинул туда циркуль и транспортир.
Он
И вдруг Хмызников увидел Дору Васильеву с Кариной на руках.
— Почему вы здесь? — изумился он.
— А что, разве пора высаживаться? Мне муж ничего не сказал.
— Вам давно пора быть на льду.
«Челюскин» погружался, вздрагивая всем корпусом.
Трех поросят, которые за рейс превратились в огромных свиней, попытались спихнуть на лед, но те уперлись.
Печник дядя Митя Березин, который по совместительству смотрел за поросятами, наотрез отказался закалывать своих питомцев, и на его суровом лице блеснули слезы.
Напором льда разорвало левый борт, сдвинуло паровой котел и сорвало трубы. Горячий пар с шипением и свистом заполнил помещение. На какое-то мгновение ярко вспыхнул свет и погас — произошло замыкание. Электропроводку рвало, как паутину. Дышать из-за обжигающего пара было невозможно. Темнота усиливала неразбериху.
А снаружи трещал мороз и завывал северо-восточный ветер.
Проносясь через камбуз, штурман увидел противень с аккуратно разложенными горячими пирожками.
— Э-э, черт! — выругался он и схватил один пирожок. — Товарищи, выносите самолет!
Палуба оказалась уже на уровне льда, что существенно облегчило выгрузку самолета. Только успели самолет перенести на лед, палубу стало заливать.
А на торосе удобно устроился кинооператор Аркадий Шафран и крутил ручку своего аппарата.
Гудин топором перерубил найтовы, крепящие строительные грузы и бочки.
— Теперь все, что плавает, само всплывет, — сказал он.
— Все долой с корабля! — приказал капитан. — Немедленно!
Нос «Челюскина» ушел под лед.
С кормы спрыгнули последние, кто оставался на борту. Неспеша сошел Шмидт.
Воронин остался один и осмотрелся — никого. Вот что-то увидел под ногами, поднял, это были сапоги, и швырнул их на лед.
И тут неожиданно возник завхоз Могилевич с трубкой в зубах.
— А это что еще такое? — разозлился капитан, его, казалось, больше всего рассердила трубка и невозмутимый вид завхоза. — Немедленно на лед!
— Прыгай! — кричали со льдины. — Начнется водоворот — утянет!
Могилевич перенес ногу через поручни и о чем-то задумался. Поглядел налево, потом направо, не выпуская трубки. Похоже, что он не решался прыгать. И тут бочки и бревна сорвались с места. Мгновенье — и Могилевич остался под ними. Одно бревно зацепило капитана, но он ухитрился выпрыгнуть за борт. Над поверхностью взметнулся руль и гребной винт. Всех обдало гарью и сажей, выброшенными из пароходных топок, — это был последний вздох «Челюскина».