Спасение челюскинцев
Шрифт:
к своему рабочему месту, поглядывал на приборы, примеривался к кранам и тумблерам, чтоб, в случае необходимости, дотянуться до них почти не глядя. И слышал, между прочим, как толпа зевак и корреспондентов устремилась куда-то в конец полосы.
«Чего это они там потеряли?» — подумал он безо всякого интереса и, продолжая глядеть на приборную доску, сказал механику:
— Ну-ка, Билл, запускай мотор, поедем. «Гоу мотор», одним словом. Так, что ли, по-вашему?
— Ес, сэр!
— На взлете будешь мне подсказывать скорость. То есть тэл ми спид, вен ай буду делать, ап, то есть взлет. Фэрштейн?
— Ес, сэр!
Оказалось, что Билл прекрасно понимал все,
Когда мотор был запущен и прогрет, Слепнев дал газ — самолет сперва медленно, а потом все скорее и скорее пошел на взлет. Механик, свесившись над пилотом, диктовал ему на ухо скорость.
«Скорость отрыва», — отметил про себя Слепнев и плавно взял штурвал на себя. Самолет очутился в воздухе. Впереди мелькнула толпа. Чего это они там нашли? Мотор тянул нормально, машина была более или менее устойчивой. Земля стала заволакиваться дымкой.
Когда Маврикий Трофимович вернулся, он, между прочим, спросил переводчика:
— Чего это все побежали в конец полосы?
— Чтоб сфотографировать.
— Что там фотографировать?
— Обломки вашего самолета, сэр.
— Очень сожалею, что я не оправдал надежд, — с притворной скорбью произнес Слепнев.
— Мистер Слеп, как вам понравилась наша машина?
— Ничего. Летать можно.
— Вам, наверное, еще не приходилось летать на таком скоростном современном самолете?
Слепневу этот вопрос не очень понравился, и он небрежно бросил:
— Отчего же? У нас подобные самолеты еще кое-где сохранились. На окраинах России.
Леваневский также разочаровал представителей прессы и зевак, которые жаждали крови, сувениров и сенсационных сообщений.
На другой день Леваневский, Слепнев и Ушаков вылетели в Ном.
Погода была много хуже, чем этого требовалось для безопасного полета.
Самолеты, казалось, нырнули в разбавленное водой молоко и застыли на одном месте. Пришлось идти на бреющем полете в белой мгле, ориентируясь только по еле видимым телеграфным столбам.
Появление русских летчиков в Номе показалось противоестественным: в такую погоду, а особенно после катастроф, здесь не принято было летать.
Тут их ждала радиограмма правительственной комиссии. Леваневскому с Ушаковым на борту предписывалось немедленно вылететь в Ванкарем, а Слепневу остаться в Номе и ждать дальнейших распоряжений.
Они узнали и о «гибели русского полярного героя Ляпидевского», и об исчезновении групп Каманина и Галышева.
Перед вылетом в Ванкарем поступило сообщение, что слухи о гибели Ляпидевского и его товарищей оказались ложными. Это не могло не поднять настроения наших летчиков. Слепнев прихватил с собой эти газеты, чтобы подарить их при встрече Ляпидевскому.
— Итак, наши расчеты оказались правильными, — сказал Леваневский. — Мы будем первыми в лагере.
— Пожалуй, что так, — согласился Слепнев.
— Надо говорить: «Полагаем быть первыми», — поправил Ушаков. — Мало ли что может случиться.
29 марта вылетели в Ванкарем. На борту командир корабля Сигизмунд Леваневский, бортмеханик Кляйд Армстидт и Ушаков. Погода стояла прекрасная. Светило солнце. Воздух был так прозрачен, что можно увидеть неровности и тени на снегу. Но все знали, что в любую минуту погода может измениться. Так оно и вышло. У берегов Чукотки, у мыса Онман, попали в снежный заряд. Леваневский решил пробиться к земле и сесть, если, конечно, появится возможность. Но такой возможности не появилось. Невозможно было разглядеть не только землю, но даже плоскости собственного самолета.
И тут впереди, между полосами снега, возникла отвесная скала. Столкновение казалось неизбежным. Однако Леваневский ушел вверх почти вертикально. Через минуту, как из-под земли, выскочила следующая скала. И снова Леваневский избежал верной гибели, едва не зацепившись за острые зубцы отвесного берега. И решил уходить вверх.
Но на высоте двух тысяч, куда удалось забраться, не было никакой видимости, и началось обледенение.
Машина, обросшая льдом по кромкам крыла, сделалась тяжелой, трудноуправляемой. Лицо Леваневского заливал пот.