Спасение на воде
Шрифт:
— Да я не о том! — с досадой сказал Никита.
Тут дядя Миша стал долго пить чай, бормоча примерно одно:
— Вот ужо… распогодится… ободняется… Вот ужо — выпью водушки…
— «Водушки» — это что-то новое! — сказал Никита.
Тут дядя Миша, всхлипывая, стал вспоминать какие-то «березушки», которые он, видимо, продал.
Никита, яростно ощерясь, схватил его и начал трясти:
— Ты, гнида! Ты будешь работать или нет?!
Потом, сам испугавшись своей ярости, Никита отпустил его,
Катер, накренясь, белел среди абсолютной тьмы. Только волны, пробиваясь через камни и выходя на ровное место, с шипеньем растекались, словно кто-то растягивал в темноте белую резинку.
Мы пролезли по скользким камням до катера. На волны я не обращал внимания уже, они меня больше не волновали.
Мы зажгли на катере свет, поставили коленвал, натянули на выхлоп черную тугую трубу дюрита.
Когда рассвело, вышло солнце, я бросал, уже с кормы, спиннинг. Однажды, когда я подматывал, рядом с моей блесной шла маленькая рыбка, — видимо, думала, что нашла подружку, хотела подружиться.
Потом вдруг раздался стук — и по камням подъехал дядя Миша. На телеге был навален сухостой.
— Семнадцать шестьдесят!.. Брут-та! — бодро закричал дядя Миша, соскакивая. — Деньги давай!
— «Брутто», — усмехнувшись, сказал Никита, — это значит вместе с ним, и с лошадью, и с телегой!
Мы сгрузили с телеги стволы. Дребезжа по камням, дядя Миша бойко умчался.
Мы стали таскать бревна на камни. Вдруг мы услышали громкий треск. Вдоль берега ехал трактор. Трактор остановился, с него спрыгнул тракторист.
— Та-ак! Правильно делает городской мальчик! — закричал он.
Он быстро разделся, залез в воду, стал ворочать с Никитой бревна. На руке синела надпись: «Слава доблестным соколам!»
Потом он уплыл с тросом, завел трос за далекий одиночный камень, потом, вернувшись, надел петлю на швартовы катера.
Прямо мокрый, плюхнулся на сиденье трактора, трактор заревел, трос страшно натянулся… Катер, дернувшись, прокатился по бревнам и с размаху плюхнулся на чистую воду.
…За это время я отварил картошки, потом полез на катер за консервами. Но когда вернулся, тракториста уже не было, только валялись на полдороге вилка с наполовину откушенной картошкой, — так стремительно он уехал.
…Долго рассказывать, как мы шли обратно, снова через всю Ладогу, через всю Неву.
При входе в Неву у нас кончилось масло, потом — солярка, стрелки стояли на нуле, но мы как-то шли.
Никита ложился в поддон мотора, вычерпывал старое, переработанное масло, процеживал его сквозь марлю в банку и снова заливал в двигатель.
— Как идем! — время от времени восхищенно говорил он. — Масло на нуле. Солярка на нуле!
И вот показался высокий мост Володарского, потом другие мосты.
—
У Литейного моста нас встретила вдруг волна, достающая до стекла рубки, но после Ладоги нам это было смешно.
Мы дошли до Каменного острова и стали там на стоянке катеров. Покачиваясь, мы вышли на берег. Потом мы сели на такси и доехали до дому. Нас радостно встретила Лиза, моя старшая сестра, жена Никиты.
В грязных, промасленных робах мы долго сидели посреди комнаты. Лиза о чем-то нас спрашивала, но мы молчали.
— Как шли!.. Как шли! — сказали мы неожиданно вместе.
На следующий день, придя немного в себя, я позвонил одной своей знакомой — Лене. Мы пошли с ней в кино, но и там я все не мог успокоиться.
— Как шли! Нет, как шли! Представляешь? — говорил я.
Она сухо кивала.
— Что ж ты думаешь? — говорил я. — Дядя Никита на дно ложился, грязное масло вычерпывал из поддона, процеживал сквозь марлю и снова в двигатель заливал!
— Не мог бы ты поговорить о чем-нибудь более интересном? — неожиданно сказала она.
— Как же неинтересно? — я обомлел.
Во время всей картины я молчал, но на улице, забывшись, снова начал свое: «Солярка на нуле, масло на нуле» — и вдруг, опомнившись, заметил с удивлением, что Лены уже нет.
На следующий день я пошел в школу и там все рассказывал, не мог успокоиться, но никому почему-то не оказалось особенно интересным узнать, как мы шли.
— Ивинский разлив? — усмехнувшись сказал Эдик Куравин. — А, помню! Крохотная клякса на карте Ленинградской области!
— А Лутонинская луда? — сказал я. — Там туман был… как на Юпитере!
— Юпитер, мне кажется, несколько дальше, — снисходительно произнес Эдик, и все дружки его засмеялись: в классе многие его обожают, подражают ему.
— А в Ладоге шторм был — четыре балла! — сказал я.
— Подумаешь, четыре! — сказал Колька Руднев, усмехаясь. — в Бискайском заливе всю дорогу двенадцать!
«Понятно, — в ярости думал я. — Все-то они знают, обо всем уже слышали. Только сами ничего не видели и не чувствовали! И не увидят ничего, если такими же будут! Всю жизнь так проживут, словами отделываясь, и не догадаются даже, что в жизни не участвовали!»
После школы я пришел домой.
— А где Никита? — спросил я.
— Не знаю! — сказала Лиза, волнуясь.
Я вышел, сел на трамвай и поехал на стоянку катеров.
И увидел там у бона наш катер. Брезент с него был снят, переборка сдвинута. В рубке сидел Никита. Рядом лежал кожух двигателя. Открывшийся двигатель был черный, почти обугленный.
— Сгорел! — сказал Никита. — Ну, это и понятно: масло на нуле, солярка на нуле!
— Как шли… как шли! — радостно повторили мы вместе.