Спасение

Богословский А.

– Надутый дурак, - молвил он небрежно.
– Господи, сколько же на свете было дураков. А мне всегда казалось, что раньше их было меньше.
– Он перемешал на доске фигуры.
– Давайте сыграем... господин студент?

Он выиграл у меня партию моментально, с блеском. Я крайне удивился и ошарашенно посмотрел на моего партнера.

– Вы... шахматист?
– спросил я глуповато.

– Нет, - покривился он.
– Даже не любитель. Наивысшее достижение второе место на первенстве школы...
– Он пристально посмотрел на меня. Послушайте, как, вас зовут?

– Анатолий Иванович...

– Меня зовут Павел Петрович... Просто Павел. Сколько вам лет?

–

Двадцать пять, - ответил я, начиная удивляться этому допросу.

– Мне тоже двадцать пять, - сказал он.
– Вы - студент?..

– Бывший студент, - печально поправил я.

– Ну хорошо, пусть бывший, - он заговорил горячо и страстно.
– Вы молодой, образованный человек, не косный, не глупый, способны ли вы поверить в очень странную, необъяснимую историю?..
– глаза его горели странным огнем.
– Способны?

– Не знаю, - сдержанно пожал я плечами.

Уж столько раз я сталкивался во время моих хождений по улицам и бедным трактирам, во время житья в нищих комнатах с подобными любителями рассказывать небывалые истории. Доведенные нуждой до отчаяния, люди пытались хоть этими историями как-то оправдать или же выставить себя в интересном, выгодном плане. Но чувствуя себя литератором, писателем, обязанным прислушиваться к боли человеческого сердца, я слушал эти небылицы и, видимо, доставлял большое облегчение рассказчикам, жаждавшим выговориться. Почему бы мне не выслушать и этого одинокого и жалкого человека?

– Ну что же, - вновь пожал я плечами.
– Расскажите...

– Кто вы по профессии?
– спросил быстро мой новый знакомый. Гуманитарий или техник?

– Я учился на юридическом, - начал я.
– Родители мои, обедневшие дворяне, продали имение и переехали в Москву, но здесь батюшка умер, почти ничего нам не оставив. Вскоре умерла и моя бедная мать, и я вынужден был прервать занятия.
– Я невесело усмехнулся.
– Что ж, у меня нету средств, увы. Но я пишу, я много пишу, занимаюсь поэзией, прозой, также переводами. Пока, правда, я еще не нашел издателя, но со временем...

– Феноменально!
– воскликнул Павел и улыбка появилась на его бледном лице.
– Это же гениально, что вы литератор! Тогда давайте так, врубите все свое воображение и постарайтесь воспринимать все, что я скажу, как реальность...
– Он нервно облизнул губы.
– Слушайте. Представьте, что молодой человек, допустим я, живет в Москве, но только через восемьдесят лет. Не в Москве 1902 года, как вы, а в Москве конца двадцатого века. И этот человек... он тоже молодой литератор... этот человек выходит из своей квартиры, спускается в лифте вниз, выходит из подъезда...
– Павел сделал паузу и страшно округлил глаза.
– И выходит на восемьдесят лет раньше, в 1902 году!..

Я было поначалу подумал, что вот и еще один доведен жизнью до безумия, но потом посмотрел на него, заглянул в его глаза, и холодок прошел у меня вдоль позвоночника. Все-таки я литератор, человек чувствующий довольно тонко, и вот я всем своим существом почувствовал, что этот человек не врет. Он не безумен и он не врет! И, как ни похоже то, что он сейчас сказал, на бред умалишенного, но все это чистейшая правда. И надо мне решить, относиться с иронией к его рассказу или же поверить всерьез...

– Допустим, - медленно сказал я.
– Пусть так, но... но это же все-таки сказка!

– Это не сказка!
– грустно сказал он и улыбнулся.
– Я вижу, вы мне поверили. Спасибо вам, ведь для меня главное, чтоб не смотрели на меня, как на идиота, а вправду поверили мне. А доказательств я могу найти тысячи...

– А вы кому-нибудь, рассказывали про это?
– спросил я.

–

Ну а как же!
– воскликнул он.
– Все смеются и крутят пальцем у виска!.. Милый мой Анатолий Иванович, Толя!.. Какое же счастье, что я тебя встретил! Какое счастье!
– Он уже чуть не плакал и смахивал слезу с глаз грязным и драным рукавом своего армяка...
– Ты только верь мне, верь, в то сойду с ума...

– Подождите, - прервал я его, подозвал полового, заказал штоф водки и какой-то закуски. Я чувствовал, ей-богу, чувствовал, что стою перед великой и важной тайной, и решил тут уж не высчитывать каждый грош.
– Вы, наверное, голодны, Павел?

– Да, - сказал он радостно.
– Я тут... у вас уже скоро две недели. Черт знает, как живу...

Половой принес заказ, мы разлили водку, чокнулись с ним, ничего не говоря, выпили и закусили. Приятная теплота разлилась по моему телу.

– А водка у вас лучше нашей, - весело сказал Павел.
– У нас ее гонят черт знает из чего, говорят, даже из нефти.

– Из нефти?

– Ага, - он счастливо засмеялся.
– Нет, это замечательно, что я тебя встретил. Это великолепно!

– Однако... как же ты? Рассказывай!

– Ну что ж, - он посерьезнел.
– Так вот, я живу в Москве 198... года. Я работаю на радио, но тоже пишу стихи... Даже точнее не стихи, а тексты для песен.

– На радио?
– переспросил я.

– Ах, да...
– встрепенулся он.
– Радио, это... впрочем, я тебе потом объясню... Так вот, я подхалтуриваю, пишу тексты для песен. Поэт я, конечно, никудышный, но публика и это кушает, а башли идут. В общем, все было в полном порядке. И вот я вышел из дому, собрался пойти к Вите Капустину, это молодой композитор, и отнести ему пару текстов. Спускаюсь в лифте... Да, у нас дома высокие, я живу на четырнадцатом этаже... вот, открываю дверь подъезда и сначала ничего не замечаю. Потом делаю несколько шагов, оглядываюсь, и - батюшки!
– мимо меня едут сани, идут какие-то придурки в диких одеждах, какие-то хипари бородатые и все такое...
– Он нервно передохнул.
– В общем, сзади меня никакого моего подъезда, ничего нет, а на ближайшей афишной тумбе я читаю, что 12 марта 1902 года в Москве начинаются гастроли цирка Чинизелли. Вот так! Я, честно говоря, подумал, что сошел с ума. И щипал себя, и глаза закрывал... Да что уж там! Я и сейчас не соображу, на каком свете нахожусь.

– Как же ты живешь?
– спросил я.
– Где?

– Да сначала болтался, как это самое в проруби. Хотел в одном подъезде переночевать, так у вас тут дворники - зверюги. Полицейский меня в часть хотел доставить, а потом говорит: иди, бродяга, в ночлежку на Хитров рынок. А там набрел на какого-то чувака, он меня принял за своего коллегу, за безработного артиста, так с ним а ночлежке и живу... Ужас! Блохи, вонь, грязь. Прямо "На дне" Горького... Слава богу, мне этот актерик пятаки на еду дает, а то бы, знаешь... Ну, я на третий день немного пришел в себя, а то все как в бреду был. Думаю, надо что-то предпринимать. Пошел в милицию... то есть в полицию. Думаю, надо что-то... если все объяснить, то может хоть как-то... Что ты! Вытурили в момент! И по роже разок дали, вот так-то. Ладно, думаю, пусть, тут невежи, жандармы, пойду в университет, там думающие люди, поймут. Меня и на порог не пустили. Иди, говорят, от греха подальше, оборванец. Ладно, оборванец! Я вот за эти вельветовые джинсы 150 рэ фарцам отдал, батник у меня французский, ну-у... рубашка это батник. А эту рвань мне мой артист устроил, чтоб я не замерз. Я же из дому раздетый вышел, мне только до машины дойти, а там печка... Машина это автомобиль. Ты знаешь, что такое автомобиль?