Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.
Шрифт:
А с третьей — Ахмадулиной — совсем скверно. Окончила Литературный институт, где (по выражению Бродского) соловьев превращают в попугаев, но осталась, к сожалению, соловьем: неподдающаяся. Да и дерзка, ох дерзка! В ЦК партии (подумать только, в ЦК партии!) в ответ на обвинения сказала:
— Я поэт, а не крепостная девка!
Остановились на Дудине. Русский, член КПСС, воевал.
219
Чересчур часто уходит в пьяную отключку, зато характер партийный:
"Добродушный Миша Дудин,
Сто очков любому
Миша Дудин, сын Иудин —
Поцелует и продаст".
А поэт какой? Да никакой! Крепкий профессионал. Стихи ни плохие, ни хорошие — длинные, скучные, патриотичные. Творческой индивидуальностью не обладает.
Вспоминается смешное.
Как-то к нам в комаровском Доме творчества заглянула Ирина Тарсанова, его жена.
— Ой, ребята! Что у меня есть, ни за что не угадаете. После обеда забегу — почитаем.
Было время особенного увлечения самиздатом и она нас страшно заинтриговала. Какой сюрприз она припасла: свежую "Хронику текущих событий" или незнакомый рассказ Солженицына?
Мы пристали к ней и она все-таки раскололась:
— Ну ладно, скажу. Миша написал утром два стихотворения, а я стянула — вот почитаем!
Теперь Дудина сажали на трон.
К шестидесятилетию устроили ему два юбилейных вечера — в большом зале Ленинградской филармонии и в Москве, в ЦДЛ.
Было много выступлений, говорили немало глупостей, и Кайсын Кулиев на всю страну назвал Михаила Александровича великим русским поэтом.
А потом Дудин читал стихи и в самом патетическом месте, тоже перед всей страной (ох уж это телевидение!), быстрым вороватым движением почесал зад.
Наверное, очень чесалось.
220
ПРЯМАЯ ДОРОГА В ЛАГЕРЬ –
Письма в будущее писали многие. Известно письмо потомкам Маяковского, написал им послание и поэт Роберт Рождественский.
У Рождественского люди тридцатого века только и должны делать, что думать о нас (нет, не о Великой Отечественной войне, тут еще было бы понятно!), а о нас нынешних восхищаться нами, воздвигать нам памятники.
А Маяковский резанул напрямую:
"Уважаемые
товарищи потомки,
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем говне…"
Я абсолютно уверен, что Маяковский не пережил бы 37-то года, с ним рассчитались бы даже за самые праведные его произведения — например, за вступление к поэме "Во весь голос".
Да напиши я и теперь о советской жизни "сегодняшнее окаменевшее говно", мне была бы прямая дорога в лагерь, независимо от остального содержания.
И потом, как это — "через головы поэтов и правительств"? Через головы вождей, что ли?
А другие стихи? Как отнестись к выражению "Карлы-марлы борода"?
Нет, тут сработала поэтическая интуиция: Маяковский застрелился вовремя, из чувства самосохранения.
ДАНИИЛ
Я мог бы дать развернутый портрет Даниила Гранина, но уж очень не хочется. Ограничусь несколькими подробностями.
Писатель он, по-моему, плохой. А журналист способный. Мне нравится его книжка об Австралии "Месяц вверх но-
221
гами". Еще лучше опубликованная в "Новом мире" умная и тонкая статья "Два лика".
К сожалению, у него у самого два лика.
До Солженицынского дела Гранин считался эталоном порядочности. Наступил час суровой проверки. Все голосовали за исключение, а Даниил Александрович воздержался. Но на этом он и кончился. Достаточно было одного грозного звонка из Смольного, как в Москву полетела телеграмма: "Присоединяюсь к мнению большинства".
Решение присоединяться к большинству было принято раз и навсегда, и писатель, как колобок, покатился своей вымеренной и выверенной дорогой.
Неприятность с Солженицыным была, впрочем, не единственной. Когда-то в молодости он рассердил «хозяев» рассказом "Собственное мнение".
На правительственной встрече с писателями Молотов даже спросил:
— Это тот Гранин, который имеет собственное мнение? Шутка была зловещей, но все обошлось.
Гранин, как умный человек, не подавал больше поводов для раздражения. Наоборот. В повести «Картина» он написал о злодействах прошлого:
"Не нами началось, да на нас оборвалось".
Такие свидетельства преданности не остаются незамеченными.
Начинающему литератору Сергею Д. Гранин советовал:
— Нужно найти небольшой промежуток между подлостью и благородством, и работать в этом промежутке.
Моему приятелю Борису С, который вышел из заключения и не мог никуда устроиться, он предложил:
— А вы обратитесь в КГБ. Там сейчас совсем другие люди — честные, образованные, доброжелательные. Они вам обязательно помогут.
Сам он не помогает никому.
Его родная сестра Ирина, моя детская знакомая, всю жизнь нищенствовала, билась, как "килечка об лед", растила сына, боготворила брата, а он и пальцем не пошевелил, чтобы как-то облегчить ее судьбу.
222
В доме его она — бедная родственница, присаживающаяся на край стула и готовая исчезнуть по первому знаку.
Однажды Ира пришла ко мне в воскресенье. У меня сидело несколько человек — новые знакомые.
На кухне Ира шепнула Лиле:
— Знаешь, не говори им, что я сестра Дони, а то они будут стесняться.
Сидели, пили чай.
И вдруг один из гостей сказал:
— Прочел в журнале новую повесть Гранина — такое говно!
— Да он и сам говно, — поддержал сосед.
— Он хуже всех, — добавила его жена, — ведь умный же человек, а карьерист, проститутка. Это еще хуже, что умный.