Спасенный Богом
Шрифт:
Глава 3
МЕТЕЛЬ
" Ну, барин, - закричал ямшик, - беда, буран!"
А.С. Пушкин
В Дмитриево, как только мы устроились, я улучил минуту и пошел к моему старому знакомому М., у которого оставались мои вещи. Увидев меня, они испугались. Вся семья была в большой тревоге: "Беда, что делается! жалуются они.
– По домам ходят военные, обыски всюду, отбирают вещи. Вот и из Ваших вещей они забрали большую часть. Говорят, что это военные вещи и они принадлежат армии, мы не имеем права их держать. Мы им объясняли, что это Вы, "дроздовец", показывали записку Вашу, но они и слышать не хотели". Правда ли все это? Подумал я. "Да кто же их забрал?" - спрашиваю.
– "Поручик из комендантского управления".
– " Ну, так дайте мне хотя бы то, что осталось".
– " Сейчас трудно, они спрятаны. Приходите завтра, мы их к тому времени вынем". Что поделаешь, приходиться
Как нам и было предписано, являемся сначала в "Комендантское управление". Небольшой двухэтажный каменный домик на главной улице. У входа с надписью "Комендантское управление гор. Дмитриева", стоит часовой с ружьем. Входим. За столами сидят военные и что-то усердно пишут. Словом, все в порядке и спокойная обстановка. Двое мальчишек оборванцев, лет десяти-двенадцати, в дырявых сапогах, снявши шапки, просят у коменданта поступить добровольцами на фронт. Тот смотрит на них пристально и говорит: А одежда у вас есть? Сапоги есть?" " Нет, - отвечают те, - да ведь выдадут!" " Ах, так! Вы значит, только ради сапог поступаете. Это не годится, нам такие не нужны. Убирайтесь вон!" Юные "добровольцы" поспешно смываются. Обращаясь к нам комендант говорит: " Прими их, получат одежду, сапоги и завтра же убегут! У нас уже были такие вояки". Мы стараемся из разговора с комендантом, выяснить обстановку и настроения в городе. В результате, поручик Карпов договаривается с ним относительно обеда для нашей группы, и мы уходим.
Как только мы начинаем проводить мобилизацию, то скоро убеждаемся в малой продуктивности этого занятия. Сначала мы действовали следующим образом. Идем всем нашим отрядом по улицам и когда встречаем молодых людей "по-городски" одетых (вроде местной интеллигенции), останавливаемся, говорим с ними и предлагаем записаться к нам в армию. Никто прямо не отказывается, но почти все придумывают различные предлоги. Одни говорят, что им нужно собрать вещи, другие, что есть незаконченные дела, третий болен, а кто-то говорит, что должен подумать и не может так сразу решить. Мы, тем не менее, записываем все фамилии и просим явиться на следующий день к девяти часам утра в комендантское управление. На улицах мало народа, а потому встречных прохожих мы спрашиваем, где живут молодые люди призывного возраста. Многие отказываются говорить с нами, кое-кто называет имена и адреса. Начинаем ходить по домам и для большей эффективности разделяемся на две группы. В моей двое: я и один доброволец. В домах мы встречаем ту же картину. Принимают любезно, охотно разговаривают, но придумывают те или иные предлоги для уклонения от мобилизации. Хотя прямо никто не отказывается, чему удивляться не приходится. Ведь в момент колебаний и неудач на фронте, вряд ли можно ожидать нового наплыва добровольцев, (подлинные уже давно поступили в армию). В одном из домов нам сообщают: " Красные на вокзале!" Нам представляется это невероятным но, тем не менее, на сердце тревожно. " Не может быть, - говорим мы, - откуда им взяться! Кто вам сообщил об этом?" - " Да один молодой человек их там видел или об этом слыхал. Мы решили вас предупредить". Мы не придали значения этим словам, а зря.
Время до обеда проходит быстро, когда бывший со мною доброволец идет справляться, когда будет нам роздана горячая пища. Я остаюсь один и прохаживаюсь по улицам. На площади довольно большой базар. Бойко идет торговля, мясом, хлебом, овощами, разными продуктами. Вспоминаю недавний базар большевицкого периода, когда нельзя было купить куска хлеба, и шла спекуляция всем за огромные деньги.
Захожу в какую-то мастерскую. Посетитель мирно беседует с хозяином о разных житейских делах. Ему на вид лет сорок пять, одет добротно, по-зимнему, а на ногах хорошие высокие сапоги бело-желтого цвета. "Вот бы мне такие", - мечтаю я про себя. " Какие у Вас хорошие сапоги!" - говорю я этому человеку. " Да, они замечательные. Из свиной кожи, теплые, легкие и не промокают зимой", - отвечает он мне. Мне хочется сказать ему: " Отдайте мне Ваши сапоги. Вы живете мирной жизнью, купите себе другие, а мне в рваных воевать больше нет сил!" Думаю, сказать или нет? Но так и не решаюсь.
Вдруг слышится сигнал тревоги! "Красные!" - как молния передается из уст в уста. Выбегаю из мастерской на площадь. Базар мгновенно опустел. Ни торговок, ни продуктов, одни пустые столы. Я тоже один - ни добровольца, ни поручика Карпова не видно. Искать их времени нет, да и неизвестно где. Первая мысль, которая у меня возникает, зайти
Навстречу мне попадаются группы, в несколько десятков человек, отступающих наших солдат и офицеров. Идут быстро, в беспорядке, лица озабоченные, напряженные. " Вы почему идете в этом направлении?
– спрашивают они меня.
– Красные уже на вокзале!" Иду дальше, отступающих все больше. Какой мне смысл из-за вещей попасть в руки Красной армии? Видно не суждено мне их вернуть. Слишком большой риск для жизни. От волнения я путаюсь в дороге к дому М., поворачиваю обратно и присоединяюсь к отступающим дроздовцам. Все они из нашего полка, но есть и из других рот. В толпе, я слышу рассказы о том, как красные напали на наши позиции, к западу от вокзала, по дороге на Севск. " Утром у них был какой-то праздник, пели песни, слышно было, как произносили речи, кричали "ура", - рассказывают солдаты.
– Потом они бросились в атаку, их было очень много. Наши не выдержали и побежали, стали отступать к городу. Жаль полковника. Он у нас тучный, да еще в тяжелой шубе, запыхался, не смог бежать. Видно было, как поднял руки, говорит: "Сдаюсь, товарищи, пощадите, не убивайте!" Но, не тут-то было! Подняли его на штыки, кричат: "Золотопогонник!" Ах, как жаль его, хороший был человек, а помочь ничем не могли, сами спасались".
Я вместе со всеми выходим из города на дорогу в направление Льгова (на юг!). Мне трудно поспевать за отступающими. Подошва на правом сапоге совершенно отлетела, остался только кусочек на пятке. Ступаю босою ногою, от камней и обледенелой земли из ран сочится кровь. Больно, но когда нога подмерзает, то боль утихает. На пороге одного из домиков вдоль дороги стоит молодая женщина с бледным грустным лицом, на голове белая шерстяная шаль. Она зовет меня: " Здесь один из ваших оставил две ленты патронов. Возьмите их". Протягивает их мне, а у меня уж без того две ленты через плечо, я еле иду, изнемогаю. Благодарю ее и отказываюсь. Не могу, не в силах. Женщина огорчена и с грустью в голосе произносит: " Почему вы нас бросаете, уходите? Мы только при вас зажили, а теперь придут красные, всех нас убьют. Мы все погибнем!" Я сам чуть не плачу, мне стыдно. " Не смогли мы удержаться, не было сил, но может быть, мы еще вернемся", - отвечаю я ей. " Но нас уже не будет в живых",- говорит она. Присоединяюсь к шестой роте отступающего полка, говорю офицеру: " Я проводил мобилизацию в Дмитриеве, потерял связь со своими, могу я быть при вас, пока не найду своей части?" " Пожалуйста!" отвечают мне.
Верстах в двух-трех от города дорога делает поворот и поднимается в гору. Оттуда открывается вид на Дмитриев и на вокзал. " Сейчас нас заметят красные и обстреляют, - слышу я кругом. Однако кроме одной пули на излете, которая с жужжанием впилась в землю в нескольких шагах от меня - никто в нас не стреляет. Продолжаем отходить. Почему, спрашиваю я себя, что случилось, неужто нельзя дать отпор красным (55). К вечеру входим в деревню, ночуем в нетопленой избе. Сплю тяжелым сном. Нога оттаивает и начинает болеть.
На следующее утро, 29 октября, отступление как будто приостанавливается. Шестая рота получает предписание двигаться вперед, но не прямо на Дмитриев, а правее его, то есть в северо-восточном направлении. Перед нами движется наша батарея. Часа через два достигаем лощины, дорога круто спускается вниз, но с другой стороны оврага видим, как нам навстречу спускается другой поток людей и подвод. Идущая перед нами батарея круто заворачивает назад. Мы тоже поворачиваем назад. Оказывается, впереди крупная неудача. Погибла дроздовская батарея, четыре орудия захвачены красными.
С этого момента начинается настоящее отступление!(56)
По дороге тянутся длинные линии подвод, на них наши войска. Почти никто не идет пешком, только я потерявший связь с шестой ротой, не могу за ней поспеть, вынужден продолжать идти пешком. Стоит небольшой мороз, дорога подмерзла, но снега на полях еще нет. Тем не менее всюду установился исключительно санный путь. Севернее, в Орловской губернии, уже настоящая зима. По заледенелой дороге движется линия саней, в каждой 50-100. Иногда правят крестьяне, но большей частью сами добровольцы. Многие идут рядом с санями, а кто и едет. Лошади то пускаются рысью, то тянуться шагом. Мое положение трагическое; и за пешими не могу поспеть, а за санями тем паче, (когда лошадей пускают рысью), и говорить нечего. Я непрерывно отстаю. Сани все время обгоняют меня. За каждой группой интервал в сто-двести саженей, потом другая группа саней. Вся эта кавалькада проносится мимо меня. А я еле плетусь. Кто же в хвосте этих саней и пеших? Красные! Я чувствую, что они захватят меня! Я сознаю, что погиб и близок к отчаянию, но быстрее идти у меня нет сил. Господи, пошли мне силы!(57)