Спасенный Богом
Шрифт:
Догадываюсь, правда, через некоторое время самому садиться в чужие сани, когда начинается движение рысью, выбираю, где поменьше народу и где возница крестьянин, он прогнать не посмеет. На меня, как не относящегося к их части, косятся, но в общем никто ничего не говорит. Каждый занят самим собою. Но ноги мои болят все больше, сил совсем уж нет, а хвост колонны уже близок. В моем горе я взываю к Богу о помощи, и БОГ, как всегда, СПАСАЕТ МЕНЯ! Меня замечает отступающий на санях дроздовец. "Ты кто? Дроздовец?" спрашивает он меня. " Да, - отвечаю я, - вот отбился от части, еле плетусь, ноги в ранах...". " Так садись ко мне, поедем вместе, будет лучше вдвоем". Благодарю его, с радостью влезаю на сани. У него прекрасная лошадь, и мы не только не отстаем, но скоро обгоняем всех и устраиваемся впереди отступающей колонны.
Мой неожиданный, посланный Богом, спаситель, тоже отбился от своей части. Теперь он стремится попасть во Льгов, отдохнуть там, обмундироваться. Это в общем совпадает с моими планами. Я думаю, что
Я вспомнил слова студента о том, что мы " скоро будем в Харькове" и как я был возмущен. Да и сейчас я не верил в это.
Часам к четырем дня мы прикатили в деревню недалеко от Конышевки. Это в 25 верстах юго-восточнее Дмитриева. Оттуда слышна отдаленная артиллерийская стрельба. Красные сильно наступают с северо-запада. Мы с моим товарищем устраиваемся на отдых в крестьянской избе. Хозяин угощает нас, чем Бог послал. Закусываем. Через час мой дроздовец собирается ехать дальше. Хозяин его удерживает, отговаривает: погода плохая, скоро стемнеет, может быть буран, а потому лучше подождать до утра. Но тот не преклонен: не надо терять времени, да и до Льгова всего восемь верст. На самом деле оказалось больше двадцати! Едем. В наступающих сумерках, впереди, на дороге виднеется группа людей. Это не военные, а мирные беженцы, спасаются от большевиков. Мороз все усиливается, дорога скована льдом, снега нет, небо покрыто черными свинцовыми тучами. Совершенная тишина, ни малейшего дуновения в воздухе. Темнеет. Вдруг подул легкий ветерок, он стал усиливаться и усиливаться, и в несколько минут перешел в ураган невероятной силы. Ветер с ледяным дождем и снегом обрушивается на нас, почти сбивает с ног лошадь. Мы промерзли и промокли до нитки в одну секунду, а у меня начинают страшно деревенеть и болеть руки. Я их почти не чувствую. Решено было положить наши винтовки в сани, а самим идти пешком. Дроздовец меня подбадривает: " Двигайтесь, не останавливайтесь! Только вперед!" Через четверть часа ураган нисколько не ослабевает, но теперь он несет мелкие острые льдинки, как колючки, они впиваются в лицо, хлещут, ранят. Ужас! Дикий порыв ветра срывает с моей головы фуражку и уносит ее во тьму и хаос. Нечего и думать гнаться за ней. Иду далее с голой головой, Через полчаса ледяные колючки сменяются сильным снегопадом. А ураган, уже со снегом, бушует с прежней силой. Ни зги не видно, дорогу замело. Дроздовец идет впереди и разыскивает в темноте деревья. Ими на порядочном расстоянии друг от друга обсажена наша широкая дорога. "Екатерининский большак", как его называют в народе мужики. Мой товарищ кричит мне из мглы, чтобы я тянул к нему лошадь (она сама не идет). Потом он разыскивает следующее дерево и кричит мне оттуда сквозь тьму и ветер, а я опять тащу к нему за узду упирающееся животное. Тогда я впервые понял, почему дороги в России обсаживали деревьями: иначе заблудишься в метель. Таким образом, от дерева к дереву, мы продвигаемся вперед всю ночь.
У меня совершенно отморожены руки. Я без рукавиц на ледяном ветру тянул лошадь. Сначала ощущаю дикую боль в пальцах, затем боль стихает, но взглянув на свои руки, вижу пальцы на обеих руках превратились в тонкие прозрачные восковые свечи, желто-янтарного цвета, и такие твердые, что стучат друг о друга, как костяшки. Я хочу бросить лошадь, но дроздовец меня заставляет. У него на санях всевозможные вещи, "военная добыча", ему жаль ее потерять. Он, однако, прав, думаю я, ведь там наши винтовки, да и лошадь бросить нельзя. Как бы то ни было, руки мои были отморожены, но в этой борьбе со стихией, мы не сбились в пути и не погибли в пурге. Удивляюсь, как дроздовец разыскивал в темноте деревья, я бы никогда не смог этого сделать. Идем далее. В одном месте проваливаемся в снежные ямы почти до шеи. А ведь несколько часов назад снега совсем не было. " Плохо дело!
– кричит мне в темноте дроздовец, - как бы нам не замерзнуть! Все равно идем дальше!" Мне тепло в снежной яме, нет ветра, не хочется сразу оттуда вылезать. Но дроздовец торопит: " Выходи скорей, а то совсем заледенеешь". Продолжаем наш путь. Под утро ветер постепенно стихает, снег тоже начинает идти медленно и наконец прекращается. Перед рассветом замечаем отдаленные огни. " Ага, здесь живут люди, - говорит мой товарищ, - пойдем туда!" Мы достигли первых домов предместья Льгова (59).
Глава 4
ЛЬГОВ
Затуманится Русь... и взволнуется море и рухнет
балаган.
Ф.М. Достоевский. "Бесы"
Мы постучали в дом. Вышел хозяин и впустил нас. Кроме него и его семьи в доме были расквартированы три солдата
Нужно было думать о дальнейшем. С обмотанными в тряпье руками и ногами меня, в сопровождении моего товарища дроздовца отправили в санях в Комендантское управление предместья Льгова. Погода, слава Богу, переменилась к лучшему. Была легкая оттепель, сияло солнце, тишина, как будто ночной метели никогда не было, только все было завалено снегом. Молодой комендант встретил меня не самым лучшим образом, но потом смягчился и сказал: " Я могу Вас устроить в военный лазарет, но знаете, он переполнен, в нем двести раненных, не хватает кроватей, лежат на полу. Поэтому предлагаю Вам, устроить Вас, если хотите в городскую Льговскую больницу. Там будет спокойнее". Соглашаюсь.
Как меня учили в офицерской роте, сдаю винтовку в Комендантское управление и прошу дать мне расписку. Комендант выписывает мне бумагу и обращаясь к двум молодым военным говорит: " Вот, видите, перед вами настоящий доброволец, берите пример! Обморозил себе руки и ноги, но винтовки не бросил, а сдает коменданту". Молодые вытягиваются и отдают мне честь. Я растроган. Вот, наконец, каким странным образом я попал в герои. Но, мог бы принести еще больше пользы, если бы меня обули и одели, то я бы сражался на фронте.
В городской больнице я тоже был встречен самым добрым и внимательным образом. Врачи, сестры милосердии проявляли особую заботу, расспрашивали меня о делах на фронте. Доктор обрезал на моих руках совершенно отмороженные куски мяса, очистил раны, помазал мазью, посыпал порошком, перевязал. То же самое он проделал с моей правой ногой. В результате мои конечности превратились в забинтованные култышки, отчего я стал совершенно беспомощным. Я не мог сам ни есть, ни пить, ни ходить, разве только скакать на левой ноге. По прибытии в больницу мне переменили белье, и я впервые, после двух месяцев, освободился от пожирающих меня насекомых. Меня поместили в палату, где кроме меня лежало около десяти больных. Все местные льговские жители, многие из них молодые. Большинство - больные хроническими, трудно излечимыми болезнями (искривление позвоночника, суставной ревматизм, язва желудка и т.д.) В больнице, в общем хорошо организованной, был большой недостаток в лекарствах, так что больных было трудно лечить, чем они, естественно, были не довольны. Я много беседовал с больными. Все они состояли из горожан обывателей, провинциальных полу интеллигентов или ремесленников. Ко мне они относились дружелюбно, но несколько сдержанно, с осторожностью. Так в спокойной обстановке, я провел первые два дня во Льгове, 30 и 31 октября.
Однако 1 ноября, на третий день моего пребывания атмосфера резко изменилась. Вокруг нас заговорили, что " Красные приближаются!" В городе началась поспешная эвакуация. По улицам тянулись бесконечные обозы со всяким скарбом и отступающими в спешке солдатами. Я сам всего этого видеть не мог, лежал, но мне это непрерывно рассказывали больные в палате и медсестры. Тут я стал требовать от персонала о моей немедленной эвакуации. Они обратились в лазарет, но выяснилось, что уже эвакуировали всех раненных, а меня как лежащего в другом месте, просто забыли. Я понимал, что если город будет занят красными, то меня конечно вычислят, что я доброволец и немедленно расстреляют. Положение мое становилось трагическим. Меня нужно отправить на вокзал, в трех верстах от города, но во всем Льгове невозможно найти лошадь, а добраться пешком я не могу. Больничный персонал прекрасно понимает в какой ситуации я оказался, а потому стараются как могут. Нашли лошадь в пожарной команде, посылают за ней человека, но по дороге какой-то военный насильно отнимает ее, несмотря на все протесты служащего, который говорит, что она для раненного. Опять неудача! А тут тревожные разговоры: " Сегодня до темноты красные будут в городе!" Как я уже наблюдал много раз, настроения лежащих со мною больных изменяется по обстоятельствам. " Ну что ж, - говорит один из них, - значит, снова Советы. Ничего, жили при них, и опять поживем!" Слышаться и другие голоса, совсем странные: " Так эта война из-за земли вышла. Белые земли не дадут". И все это с какой-то унылой покорностью, без всякого энтузиазма.
В отдалении слышится артиллерийская стрельба. Я все более нервничаю, требую, чтобы меня эвакуировали, угрожаю, умоляю, почти плачу. " Понятно, комментируют больные, - никому неохота, чтобы тебя убили красные". Больничный персонал делает все, что в их силах, но откуда им взять лошадь? Ставят человека у входа в больницу, чтобы тот останавливал проезжающие подводы. Каждый раз просит захватить раненного дроздовца. Долгое время безрезультатно. Все спешат, паника, каждый занят собой.