Спаси меня
Шрифт:
Ладони Бет вяло висят на его руках. Я подхожу к Майлзу сзади и беру его шею в замок, обхватив правой рукой и крепко сжимая свое запястье левой, — и с силой тяну на себя. Он тут же отпускает Бет, и та падает на колени, тихо покашливая. Мы с Майлзом заваливаемся назад, и он с силой лягает меня по стопе. Искры из глаз посыпались! Никогда в жизни мне не было так больно. Сознание помутилось, и я будто сквозь дымку чувствую, как мокнет носок, пропитываясь кровью из раздробленных пальцев. Только сейчас мне на это наплевать. У меня лишь одно желание: чтобы боль ушла. Потому что, если несколько секунд назад мои силы
Хорошо хоть боль не усиливается. Я бы, конечно, предпочел, чтобы здоровяк вообще перестал меня бить, но по крайней мере я не так ощущаю побитые места. Видимо, организм уже достиг болевого порога, и теперь тяжелая волна просто растеклась по телу, равномерно распределяясь. Язык и губы сильно кровоточат в тех местах, куда он меня ударил, но свербит почему-то в челюсти. А вот удар в живот не столько болезнен, сколько причиняет массу физических неудобств: такое чувство, будто внутренности скрутили и несколько дней сбивали, как тесто, и теперь меня нужно натянуть на какую-нибудь прямую дыбу, чтобы распутать. А потом я неожиданно оказываюсь на коленях возле старого кресла и вдыхаю такой успокаивающий запах кожи, которая приятно холодит мою мокрую щеку. Опираюсь о пол рукой, а сам спиной чувствую Майлза, он стоит в паре шагов от меня и примеривается, как бы посильнее пнуть в лицо или живот, чтобы на этот раз уж точно искалечить. Жаль, Амриты тут нет с ее тайваньским кикбоксингом — она бы быстро с ним разобралась.
— Стоп, — говорит Оливия. Да, так просто: «стоп».
Майлз замирает.
Леди Крэйгмур подходит к нам, берет меня за руку и поднимает на ноги. Я бы предпочел лежать, если честно. Но что поделать, покачиваясь, точно пьяный, встаю — невежливо отталкивать протянутую руку хозяйки дома. И еще почему-то я боюсь открыть глаза. Конченый трус, согласен.
— Прочь из моего дома, — говорит Оливия. — И больше никогда не показывайтесь в этих стенах.
Несколько секунд пропитанного ненавистью молчания, и я слышу шаги Майлза по паркету библиотеки, затем хлопок двери.
Открываю глаза — по крайней мере тот, что открывается. Оливия отпускает мою руку и направляется к Бет помочь ей подняться.
— Извините, — начинает оправдываться Бет. — Я все объясню.
— Ничего не желаю слышать.
И ни слова больше. Мы выходим вслед за Оливией из библиотеки, и она ведет нас на верхний этаж, в ванную.
Оливия мягко массирует Бет шею, просит открыть рот, заглядывает в горло и обнимает ее, видя, что та не в силах сдержать столь красноречивых слез, едва на улице взревел мотор и по гравию захрустели широкие резиновые шины — явно отъехал «мерс». Леди Крэйгмур продолжает держать бедняжку в объятиях, укачивая, как ребенка, даже когда та уже прекратила плакать. Потом она шепчет ей на ушко — очевидно, что-то личное и смешное, и Бет тихонько хихикает сквозь боль. А после они обращают внимание на меня: раздевают до трусов и, присвистывая, начинают шутить о моих ранениях, хотя когда дело доходит до размозженных кровавых пальцев, они резко умолкают. Оливия говорит, что надо поехать в больницу, я киваю, и неожиданно на меня наваливается безмерная усталость.
— Прости, я повел
Бет присаживается рядом и хлопает по моей руке. Вернее сказать, лупит. И это после всего, что мне довелось пережить.
— Не говори ерунды, — упрекает она. — Ты спас мне жизнь. В очередной раз.
— Да?
Оливия прерывает наше объяснение.
— Ну что ж, я вас оставлю домываться и приводить себя в порядок. Только будьте добры, потом снова спуститесь к гостям. Да, и не вздумайте завалиться в постель! Уважительные причины не принимаются.
И уходит.
Мы сидим рядышком в компанейском молчании. Наконец я говорю:
— Знаешь, я сейчас тяжело соображаю, не сердись. Но когда я мысленно прокручиваю все назад и пытаюсь разобраться… Ты мне столько врала…
Она вздыхает.
— И себе врала. Всем врала. Правда, сомневаюсь, что тебе от этого легче.
— Хм… Вообще-то нет.
Немного поразмыслив, я говорю:
— Так, значит, ты надела перчатки из-за синяков. А синяки у тебя из-за Майлза.
— Из-за него, — подтверждает она. — Можно и так выразиться.
— Так, значит, ты слезла с иглы?
Бет кивает.
— Я была паинькой с тех пор, как ты появился. И все равно принимала незаслуженное наказание.
Я качаю головой.
— Зачем… Да, сейчас я припоминаю, что уже какое-то время не видел тебя в футболке или в чем-нибудь открытом. Всегда укутана снизу доверху. Из-за побоев?
Тихий смешок.
— Я бы наверняка после Корнуолла снова завалилась с тобой в постель, если бы не боялась, что ты все увидишь. Потому так долго воздерживалась. Наверное, это покажется тебе дикостью, но я хотела сберечь вашу с Майлзом дружбу.
— А сама поберечься не хотела?
— Ну, у меня ведь есть большой сильный рыцарь в сияющих доспехах, правда? — говорит Бет и крепко меня обнимает — даже больно стало.
— Да какой я рыцарь…
— Ну конечно, твои бойцовские навыки оставляют желать много лучшего. — Встает и наливает стакан холодной воды. Делает глоточек и протягивает мне.
— И, очевидно, в тот раз, когда ты вся побитая возникла у меня на пороге, — это тоже поработал Майлз?
— Разумеется.
— Я подозревал, что ты лжешь, когда с тобой беседовала инспектор. Только не мог понять зачем. — Отпиваю воды. — Неужели ты не боялась?..
— А зачем, по-твоему, я попросила тебя зайти, когда Майлз вернулся из Германии?
— Черт. Ведь я же тогда ушел. Он тебя снова побил?..
Она кивает.
— Как обычно.
— Убью эту скотину.
— Не говори ерунды — ты и мухи не обидишь. К тому же все в прошлом. Давай пойдем вниз.
Голова идет кругом, да еще и больная нога дергает. Однако я, спотыкаясь, все-таки бреду за своей избранницей.
Остальные гости при виде нас сначала решили, будто мы с Бет подрались и она с легкостью выиграла раунд. Но Оливия тихонько пустила слушок, а потом и Клайв догадался, что произошло, и очень скоро меня стали считать чуть ли не героем, хотя и законченным профаном в искусстве рукопашного боя. И вот я сижу в уголке, рядом пылает огонь в камине, надо мной стена, увешанная чудовищными клейморами и алебардами; на глазу повязка, а левая нога перевязана таким слоем бинтов, что по размеру напоминает младенца в пеленках.