Спасибо одиночеству (сборник)
Шрифт:
– А вон там, которая вчера горела. Я гитару спасал первым делом.
Дом, где жила она, стоял на окраине города, на берегу спокойного заливчика. Сонная вода под берегом туманилась и нежно розовела от вечерней зари. На ветках деревьев дробинами поблескивали капли недавно промелькнувшего дождика. Дробины те, подрагивая, вытягивались продолговатыми пулями – щёлкали по листьям в тишине, по траве, дырявили мокрый песок. Изредка рыба играла, воду кольцевала, выплёскиваясь на поверхность. В стороне от заливчика проступал силуэт
Затаив улыбку, Скрипалёв стоял возле окна, любовался пейзажем.
– Жить бы здесь, не тужить, – вслух подумал.
Лизавета к нему подошла.
– Так в чём же дело? Оставайся и живи. – Да? Вот так вот запросто?
– А что?
– Ты ж меня совсем не знаешь.
– Ну, почему? Три судимости, два с половиной побега.
Они рассмеялись. В обнимку подошли к столу.
– Мечты сбываются! – прошептал он. – За это стоит выпить.
– Кто бы спорил, а я так нет…
Легкое винцо вскружило голову, и Птаха стал дурачиться.
В спальне на стене висела грозная маска древнего якутского шамана, костюм, пошитый из оленьей шкуры, украшенный бубенцами и разноцветными лентами. Птаха снял костюм со стенки. Прикинул на себя – потом на Лизавету.
– А пошаманить? – весело спросил. – Слабо?
– Нет проблем. Только надо бы свет погасить.
– А как же я увижу?
– А мы свечки зажжем.
– Ну, давай, шаманка.
Пламя нескольких свечей наполнило комнату бликами, таинственными тенями. Дымок и аромат каких-то благовоний заклубился в воздухе. Лизавета, переодетая в костюм шамана, стала легкая на ногу, ловкая – изящно взялась приплясывать, потешно подпрыгивая и что-то напевая по-якутски. Распущенные волосы звенели серебром – монисто дождём разлеталось, то прикрывая, то обнажая упругую грудь. Скрипалёв, подливая масла в огонь, петухом ходил вокруг да около, вьюном вертелся возле «шаманки». Подхватил гитару и взялся напевать частушки-нескладушки – не похуже того Бубенчика, учителя музыки, умевшего импровизировать.
Лизавета шаманила так самозабвенно, так сильно потрясала гибким телом, что костюм вдруг сорвался – упал под ноги.
И Пашка-Пташка, обалдев, чуть не упал. Она стояла перед ним – в чём мама родила.
Потом лежали рядышком, взволнованно дыша и глядя словно бы сквозь потолок – в небеса, куда взлетели души их, подкинутые силой несказанной страсти и золотою силою любви. Лежали и молчали. Словно ждали, когда их души из поднебесья возвратятся в грешные тела, раскалённые общим огнём, постепенно гаснущим, но всё ещё нервно обжигающим сквозь тонкую, мятую простынь, отдающую запахом свежего снега и цветочной поляны.
Приходя в себя после «добровольного безумия», Пашка-Пташка маялся необъяснимым чувством – чувством благодарности и чувством какой-то смутной вины. Ему казалось, что он слишком грубо и нетерпеливо, как дикий зверь, овладел этим хрупким созданием. Но женщина время от времени так прижималась к нему, что вскоре чувство вины улетучилось. Птаха руки её поцеловал, – смутно пахли бензином.
Ему
– Давно машину водишь?
– Давно. Да скоро брошу.
– Зачем? У тебя хорошо получается. Лизавета усмехнулась, глядя в потолок. – Сено косить надоело.
– А сено причём здесь?
– Такой у нас порядок. Здесь теперь люднэро сено косят – только шум стоит.
– Совсем ты меня запутала. – Скрипалёв потёр виски. – Что такое «люднэро»?
– Это значит люди – в большом количестве.
– Понял. Люди косят сено. А машины причём? Вы их сеном кормите?
– Ну, да. Наши власти, мудрецы, знаешь, что придумали?
Обхохочешься. Им нужно план выполнять по сенажу, так они состряпали приказ: каждый водитель частного транспорта должен сено сдать государству.
– Ничего себе! – Скрипалёв приподнялся на локте, чтобы лучше видеть милое лицо. – А если не сдашь?
– Не получишь бензин.
– Оригинально. – Птаха опустился на подушку. – Хотя всё правильно.
Теперь Лизавета привстала.
– То есть, как это – правильно? Почему?
Он погладил её волосы, тёмной шалью свисающие на подушку.
– А сколько у тебя в хозяйстве лошадей? Под капотом.
– Ну, там… Сто десять, кажется.
– Вот. Их же надо кормить. Хорошо, хоть план по сенажу. А если бы сказали заготавливать овёс? Представляешь, какая морока была бы этим вашим… люднэро.
– Ой, правда. – Она зазвонисто расхохоталась, запрокинув голову. – Вот спасибо, успокоил сердце амазонки!
Опять они – беспамятно и нежно, молча – лежали, распластавшись в голубой вечерней тишине.
Пхата осторожно руку опустил ей на грудь.
– Никакая ты не амазонка. Знаешь, почему? Настоящие амазонки отрезали себе одну грудь, чтобы сподручнее стрелять из лука.
– Фу, какая мерзость. – Лизавета поморщилась. – Правда, что ли?
Улыбаясь, он пожал плечами.
– Так гласят легенды и предания. – А ты откуда знаешь?
– А я на днях букварь законспектировал.
Опять они смеялись, глядя друг на друга. Хорошо было, просто чудесно. И только странная какая-то тревога, тихо защемившая сердце плотогона, не давала покоя – на подсознательном уровне. Опять ему припомнилась тайга, тёмная глушь, которой заблудился и неожиданно услышал изумительную музыку, и чуть не пропал на болотах, куда завела, заманила нечистая сила – он в этом был уверен.
«Может, стельки поменять да уходить? – Скрипалёв усмехнулся. – Неужели правду говорят, что если стельки сменять – задом наперёд перевернуть, то найдёшь обратную дорогу, спрятанную нечистой силой? Сказки? Или нет?»
Улыбаясь этим странным мыслям, Птаха посмотрел за окно – почудился звук летящего лайнера. И невольно вспомнилось о родительском доме, о сыне. Да, надо лететь. Что он делает здесь? Ведь ничего же не выйдёт из этого якутского романа. Разве такой нужен муж Лизавете? Он же отравлен дорогами и уже не сможет остановиться, чтобы спокойно жить в каком-нибудь одном, даже самом распрекрасном доме. Так зачем же пудрить ей мозги?