Спасибо за огонек
Шрифт:
— Вот как?
— Что до двух других, у меня есть кое-какие догадки. Я получал сообщения, анонимные письма с указанием тех или иных имен. В итоге доносчики называют имен десять-двенадцать. Конечно, все они на подозрении. Но я бы не хотел совершать новых несправедливостей.
— Конкретнее, что вам угодно?
— Конкретнее — и я думаю, просьба моя не так уж велика, — я бы предпочел, чтобы вы назвали мне эти два имени. Я вам доверяю.
— Чтобы их наказать?
— В принципе — да. Мне не хотелось бы причинить неприятности десяти или двенадцати, среди которых были бы люди ни в чем не повинные.
— Послушайте, за кого вы меня принимаете?
— Потише.
— Нет, за кого вы меня принимаете?
— Потише.
— Вы думаете, что за несколько паршивых песо?..
— Скажем, прибавка пятьсот в месяц.
— И вы думаете, что за несколько паршивых песо прибавки, или чего там еще, я погублю двух друзей, двух славных парней, преступление которых лишь в том, что они вас, сеньор, лишили вашей двухмесячной грязной прибыли? Понимаю, деньги у вас есть, и немало. Так вложите их во что-нибудь другое, сеньор.
— Стало быть…
— Стало быть — что?
— Стало быть, вы верите в слова с большой буквы, во всякую там солидарность?
— А вы — нет?
— Слушайте, Вильяльба, я вижу, вы решили со мной порвать. Так у меня есть средства заткнуть вам рот.
— Да, понимаю. Все имеет свою цену. Так, что ли?
— А вы — нет? Что ж, с тем вас и поздравляю. Но пока вам, следует поздравить меня с отличной разведывательной службой. Мне уже давно известно, кто эти три славных парня: вы, Санчес и Лаброкка.
— Ну, и дальше что?
— Дальше — я люблю испытывать людей, люблю смотреть, как деньги душат слова. Ну, например, слово «солидарность». Видите это письмо? Знаете, что в нем? Нет? Это заявление, подписанное Санчесом и Лаброккой, в котором они называют вас главным подстрекателем к забастовке.
— Кто вам поверит?
— Да вы же. Вы знаете почерк Санчеса и Лаброкки? Ну так смотрите получше. Что теперь вы скажете об этих славных парнях? А если бы вы знали, как дешево это обошлось! Ну? Что скажете?
— Ничего.
— Бросьте, не пытайтесь меня убедить, будто вы их оправдываете.
— Нет, я их не оправдываю.
— Не заходите в своей теории так далеко. Я им предложил всего по четыреста песо каждому.
— Вот видите, даже удара в живот не пришлось наносить, и вы добились двух предательств.
— Во всяком случае, мое предложение остается в силе.
— Меня это не удивляет.
— Полагаю, у вас нет причин быть чрезмерно щепетильным. Они-то не были щепетильны.
— Ну ясно. Вы легко обнаружили их точку кипения.
— Тогда — договорились?
— Нет. Этого не будет. Величайшее зло, какое вы могли бы мне причинить, — это вызвать во мне отвращение к самому себе. И боюсь, что, если вы будете и дальше повышать свою цену, сулить мне роскошь, комфорт и власть, сопряженные с деньгами, я в конце концов уступлю, потому что, возможно, в душе я неженка, честолюбец, — и это было бы мерзко. Я достаточно хорошо знаю себя и уверен, что стал бы самому себе противен.
— Но почему? Быть честолюбивым не так уж плохо.
— Конечно, нет.
— Любить удобства тоже неплохо.
— Разумеется, нет. А знаете, что действительно плохо?
— Нет.
— Быть сукиным сыном вроде вас, сеньор.
Недурно, недурно.
— Почему ты молчишь, Рамон?
— Я думаю.
Недурно, недурно.
— Ну-ка, поставь еще самый конец.
— …статочно хорошо знаю себя и уверен, что стол бы самому себе противен.
— Но почему? Быть честолюбивым не так уж плохо.
— Конечно, нет.
— Любить удобства тоже неплохо.
— Разумеется, нет. А знаете, что действительно плохо?
— Нет.
— Быть сукиным сыном вроде вас, сеньор.
Недурно, недурно.