Спасибо за покупку
Шрифт:
После собрания Саша несколько раз подходил к молочному отделу, не имея к тому никакой служебной необходимости, и, повертевшись некоторое время, молча с достоинством удалялся.
Антонина Сергеевна заметила его маневры и сердито спросила:
— Какого лешего этот-то сюда наладился?
— «Любовь, любовь…» — пропела Лиза, продолжая наливать сметану в поставленную на весы банку, и сразу превратилась в этакую Кармен, неповторимую и прекрасную во всем, даже в своем легкомыслии.
— Прекрати балаган, — бросила ей Антонина Сергеевна. — Какая еще там любовь?
— Не поняли? —
Юлька, смеясь, притянула к себе Лизину голову, шепнула:
— Жуткая ты болтушка, Лиза!
— Я не болтушка, а информатор.
Спустя день, то есть это было вчера, Юлька помогала разгружать машину. Она шла извилистым полутемным коридорчиком, неся кассету с пакетами молока, когда перед ней, словно из-под земли, вырос Саша. Конечно же, он ее поджидал.
— Пропусти! — тихо потребовала Юлька. — Слышишь?
Нет, он не слышал и не отвечал, только смотрел ей в глаза, одновременно стараясь вырвать из ее рук металлическую кассету-решетку, которую она инстинктивно приподняла и прижала к груди, защищаясь. Юлька цеплялась за эту решетку, как могла, изо всех сил. Но Саша коротко дернул ее, Юлькины пальцы разжались, решетка упала набок, посыпались по полу пакеты. В тот же миг Юлькину щеку и шею опалило его горячее дыхание, к ней тесно приблизилось и вжало в стену чужое, окаменевшее в напряженном усилии, упрямое тело. Отчаянный стыд парализовал движения, но продолжалось это недолго — силы словно удесятерились, она стала истово молча сопротивляться, выворачиваясь ужом из сжимавших ее тисков. «Ну чего ты, чего?» — слышала она Сашин шепот.
Внезапно тиски ослабели, и Юлька едва не упала, когда в последний раз рванулась, им уже не удерживаемая.
Рядом стояла Калерия Ивановна и обстоятельно рассматривала открывшуюся ей картину: растерзанную Юльку, поспешно отступившего Сашу, молочные пакеты на полу, один из которых был раздавлен во время короткой и яростной схватки.
Юлька тоже посмотрела на молоко. Белая лужица жирно поблескивала в неверном свете далекой и тусклой лампочки. Прибежала кошка — серого цвета, большая. Она стала жадно лакать молоко, время от времени встряхивая мордочку и облизываясь. «Откуда кошка?» — подумала Юлька. Никаких других мыслей в голове не было.
— Смотрю, быстрая ты, — сказала Калерия Ивановна после несколько затянувшегося молчания. — Как в общественной, значит, жизни быстрая, так и в личной. Ну-ну!
Юлька нагнулась, стала подбирать пакеты. Саша повернулся уйти.
— Эй-эй, кавалер! — крикнула ему вдогонку Калерия Ивановна. — А деньги? За разлитое молоко кто будет платить? Ты давай-ка в кассу двадцать пять копеек пробей. Слышишь?
Саша не ответил, скрылся за поворотом коридора.
— Я заплачу,— не поднимая лица, буркнула Юлька.
— Выходит, полюбовно у вас. Свадьбу-то когда будешь справлять?
Калерия Ивановна возвышалась над Юлькой могуче и монументально, как памятник. Только вот чему памятник? Героическому Юлькиному сопротивлению? Или ее стыду? Впрочем, кто из людей захотел бы увековечить свой стыд? В детстве
— Брысь! — бросила Юлька кошке, вкладывая в это слово все, в ней накипевшее.
Глава пятая
Отработав пять дней, Юлька получила пятидневный отдых. Такова принятая в магазине система: во всех отделах продавцы распределены на две смены, каждая из которых работает по пять дней от открытия до закрытия, а потом столько же отдыхает. Узнав об этом сразу же по приходе в магазин, Юлька даже обрадовалась.
Четкий временной раздел между работой и жизнью вне работы, казалось бы, облегчал Юлькино намерение существовать в двух независимых друг от друга сферах — несчастливой и счастливой.
Сейчас, правду сказать, она сильно поколебалась в своем положительном мнении о работе по пятидневкам. Отстоять, как здесь говорят, смену оказалось ей почти не по силам. Последние два дня, уже начиная с самого утра, она едва таскала ноги от усталости. Физическая эта усталость, всю пятидневку копившаяся в Юльке, как электричество в поставленном на подзарядку аккумуляторе, едва не сыграла с ней невеселую шутку.
Юльке поручено было расфасовать в пакеты столовые яйца. Операция, казалось бы, проще не придумаешь: бери пакет, раскрывай, осторожно укладывай по десятку в каждый, ставь пакет на прилавок — тоже осторожно, чтобы не пострадал хрупкий продукт. Она все так и делала, все, как надо, хоть и удивлялась тому, что простейшие эти движения требовали слишком трудных усилий, вовсе не пропорциональных исполняемой работе.
Товар отпускала Лиза. Пакеты разбирали быстро, и Юлька все время торопилась пополнить запас.
Оставалось расфасовать совсем немного яиц, когда к прилавку подскочила средних лет покупательница в сбившейся набок косынке. Имела она вид человека, ограбленного до нитки, да еще в чужом незнакомом городе.
— Что ж это творится?! Что творится?! Как называется?! — Она выкладывала яйца на прилавок, крича так, как кричат только «караул». — Считай! Считай! Ну, подсчитывай!
Яиц в пакете оказалось девять.
Тупая от переутомления, заторможенная Юлька не успела как следует испугаться, а Лиза уже успокоила покупательницу, вложив в пакет не только десятое, но и лишнее, одиннадцатое, яйцо.
Вместе с Лизой они пересчитали яйца в оставшихся пакетах — десять, десять, десять… Юлька вспомнила Клавин обвес. Все это было красноречивой иллюстрацией к речам директора в защиту Клавы. Вот так…
Почти целых два дня Юлька провалялась дома на тахте, отдыхала, старалась не думать ни о чем. Но мысли ее то и дело возвращались к магазину. Стычка с великаншей Калерией, наглость мясника-гусара Саши, обособленность Клавы, казавшаяся Юльке зловещей, неудачная фасовка яиц — это были не лучшие и не самые приятные воспоминания. Правда, была еще Майя, была Антонина Сергеевна, Лиза, было выступление на собрании, поддержанное большинством присутствовавших.