Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем
Шрифт:
Фомин всем нутром чувствовал, что есть какая-то страшная тайна в семейной жизни императора, причем очень и очень постыдная, такой не только не расскажешь другу, а самому себе признаться страшно.
В бане Семен Федотович первый раз заикнулся о женитьбе, сведя разговор к шутке, и остался доволен. Пусть его идею не приняли, но ведь и не отвергли с порога, а значит, Михаилу Александровичу необходимо время на обдумывание. Да оно и понятно — нужно исправлять ситуацию в России, потом о семье думать, о наследнике царского престола, того самого, которого под задницей пока еще и нет…
— Ты на
— Это же катастрофа, Сеня. Армия деморализована, отступает в беспорядке, а в Красноярске и в Иркутске восстания. Все происходит так, как ты и рассказывал. Белое дело обречено изначально…
— Не совсем так. Есть шансы…
— Какие шансы? — чуть повысил голос император и скептически пожал плечами.
— Но ведь Миллер на Колу смог эвакуироваться и даже там укрепился. А сейчас мы отступаем в более нормальной ситуации, чем было. По крайней мере, наша дивизия. Так что…
— Ты меня не ободряй, я не паникую. Так что говори честно, не темни! Ты мне друг, зачем лгать?! — отрезал Михаил Александрович и требовательно посмотрел на Фомина. Тот закряхтел, тряхнул головой и посмотрел прямо в глаза, голос стал четким и холодным, как у немилосердного судьи, читающего смертный приговор висельнику.
— Революция похожа на приливную волну, а наши старания лишь пара дополнительных лопат гравия на песчаную дамбу. Размоет и унесет, не остановится. Я предупреждал адмирала Колчака несколько раз, а что толку? Старые генералы не понимают сути гражданской войны, все их планы хуже песчаных замков. А молодые не имеют опыта и знаний, ни дара предвидеть, даже те, кому дали возможность оказаться наверху.
— Не всем же знать будущее, это только тебе известно да Шмайсеру моментами, ибо он только читал о гражданской войне, но ее не видел.
— Да, это так. Я просил Колчака не начинать сентябрьскую операцию на Тоболе, доказывал, что она обескровит остатки армий. Он же, как азартный игрок, поставил на карту все, полностью оголив тылы. И вышло то, что и было, наступили на грабли второй раз. Дорогу заняли чехи, золотой запас уже в их руках, армия отступает в беспорядке, разгулявшиеся партизаны господствуют от Енисея до Байкала. Ты прав — это катастрофа!
Собеседники мрачно переглянулись и закурили по еще одной папиросе, хотя табак был на вес золота и его приходилось беречь. Фомин заговорил снова, безжалостно цедя слова.
— Наше влияние, все мои действия лишь сдвинули на пару дней те или иные события, но отменить их итог оказалось не под силу. Видно, есть какие-то законы, по которым движется история, и они неумолимы. Теперь остается только Забайкалье — может, там нам удастся закрепиться.
— Ты имеешь в виду ДВР, о которой мне рассказывал?
— Да, это наш последний шанс. Приморье в истории само пожелало императора, но было поздно. У нас есть полтора года — красных нельзя пускать в Забайкалье!
— Что ты хочешь сделать?
— У нас надежная дивизия — ее хватит для штурма Иркутска.
— А чехи?
— Мы их должны взять за горло, чтоб они не вмешались. И отнять золото, без него не удержимся.
— И как это сделать?
— Часть
— Так, — задумчиво протянул император и почесал пальцем переносицу. — Так вот почему ты на санях полсотни пудов тола везти приказал. Рванет так же, как в Ачинске…
— Так точно! Надеюсь, что этот аргумент подействует на чехов. И опять же! Взрыв в Ачинске произошел на день позже, но произошел ведь! Изменение не существенное, но оно есть. Так и в Иркутске может чуть иначе пойдет, ведь тогда в прошлом, вернее будущем, не решились на его штурм…
— Дойти до него нужно вначале, нам пока топать и топать. — Император прилег на кровать. — Туши свет, Сеня, надо поспать. Полночь скоро, а мы перед рассветом выступаем…
— Вставай же, Семен! Но только тихо-тихо. Есть очень важные новости. — Голос Шмайсера достучался до разума Фомина, а крепкая рука немца растормошила размякшего во сне офицера.
— Что случилось…
Договорить Фомин не успел — жесткая ладонь прикрыла ему рот. А немец склонился и стал шептать на ухо.
— Есть телеграф из Красноярска. Передано, что восстание Политцентра в Иркутске жестоко подавлено прибывшими из Забайкалья бронепоездами и войсками полковника Арчегова. Досталось и чехам — их корпус подписал соглашение с Сибирским правительством Вологодского…
— Что?!!!
— Не ори! Людям еще спать и спать! — прошипел Шмайсер.
— Этого быть не может! Чистейшей воды дезинформация! — Фомин машинально глянул на часы — половина четвертого, он спал ровно четыре часа.
— Я тоже так думал, но проверить надо?! Вот и поляки из Ачинска умотали, так что буксы на вагонах горели. Записи свои подзабыли. Хоть на польском, но читаемо, благо переводчики есть.
— Как ты их раздобыл?
— А мои егеря на что? Взвод конных на станцию и в город днем отправил, информацию собрать, а они у меня толковые и способные. Сам выпестовал! — с откровенной гордостью прошептал Шмайсер.
— Царя разбудишь! — прошипел Фомин и задумался — новости шокировали. А Шмайсер принялся шептать прямо в ухо:
— А знаешь, друже, как эта Сибирская армия еще именуется?
— Нет. А как?
— Императорской. И вернулись там к чинопроизводству до марта семнадцатого. Вот так-то! Наш «фон» Бимман со мной согласен — он тут по своей линии всех подряд шерстит.
— Ни хрена себе, попил водички, — потрясенно сказал Фомин. Он окончательно проснулся и знал, что уже не уснет. Новости ошарашили кипятком. Капитан к фантазиям не склонен — он уже год негласно занимал должность начальника разведки дивизии и ни в чем подобном уличен не был. И главное, что Бимман, то есть полковник Георгий Николаевич Юрьев, тоже чистокровный немец, взявший фамилию жены в пятнадцатом году на волне германофобии, от которой Петербург Петроградом стал, с ним был в том согласен.