Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
Шрифт:
Продовольственные карточки служили тем регулятором, что отделяли живых от мертвых. Совершенно прав был Владимир Ленин, когда говорил, что тот, кто контролирует и выделяет хлеб, тот и держит власть.
Потому паек давался не всем — часть «бывших» обрекли на жуткую голодную смерть. Даже престарелая дочь Пушкина, Мария Александровна, что пришла просить хлеб к наркому просвещения Луначарскому, не получила заветные карточки.
Нет, нарком-сибарит ее не выгнал, чай, не прежний режим — лениво пожевывая осетрину, оставшуюся от плотного обеда, он, весело поблескивая стеклами
Но принимаемые большевиками меры были паллиативом — торф и дрова плохая замена углю и нефти, а заморенные лошадки конки совсем не чета трамваю, что ходил на электричестве. А без последнего и заводы едва теплились, работая, в лучшем случае, на одну десятую часть своих отнюдь не малых мощностей.
Диктатура пролетариата у большей части столичных рабочих сейчас вызывала резкое отторжение. Всеобщая уравниловка, когда чернорабочий и квалифицированный токарь получали один и тот же паек, вызывала ожесточенное неприятие у той части мастеровых, которую Ленин называл «рабочей аристократией» и «прислужниками буржуазии».
Маргиналы и люмпены, массово вброшенные в годы войны в ряды настоящих пролетариев, были полностью лояльны к большевистскому режиму, ибо тот осуществил их самые заветные чаяния — работать поменьше, а лучше совсем не трудиться, зато получать побольше.
И правильно — разница всегда есть, согласно диалектическому материализму. Или быть в чистой одежде, с хлебушком ситным на обед, с наганом в кобуре, числясь в заводском комитете, или пахать у станка, на перловке, сваренной на воде, без капли жира.
Такая политика вызвала серьезное недовольство квалифицированных мастеровых, вот только за чернорабочими стояли большевики. И крови они не боялись, уже в ноябре 1917 года разогнав пулеметным огнем рабочие демонстрации в поддержку Учредительного Собрания.
Дальше — больше. Рабочих, не желающих трудиться бесплатно, в порядке революционной сознательности, затянувшимся на годы «военного коммунизма» бесконечном «субботнике», просто заставили встать к своим станкам открытым террором — ведь всякая революция — это война, которая ненасытно требует патронов и снарядов, винтовок и пулеметов, сапог, револьверов и орудийных лафетов.
А где их взять прикажите, если все царские склады за три года советской власти опустошили?!
Потому большевики учредили революционные тройки, из ответственного партийца, члена трибунала и чекиста, которые, не утруждаясь даже видимостью «социалистической законности», выносили расстрельные приговоры злостным «саботажникам и лодырям». Других же просто мобилизовали и приставили обратно к станкам, но уже под угрозой смертной казни за попытку побега с предприятия.
«Рабочей аристократии», столь ненавистной Ленину, хорошо пустили кровь осенью 1919 года, когда войска генерала Юденича шли на Петроград. А заодно «почистили» город от тех, кто, притаившись, ждал прихода белых.
Расстреливали по нескольку
Последних перебили бы всех — уж слишком «несознательные», но ведь кто-то должен трудиться в городе?
Ведь слишком много в нем тех, кто не работает, но кушать хочет хорошо — от партийных товарищей, совслужащих и «социально близких» до откровенной уголовщины, что все эти годы буквально процветала, как сорняк на куче навоза.
Перебить не перебили, но запугали всех изрядно. Так что на полтора года притаились. Но пересуды и контрреволюционные разговорчики никуда не делись, несмотря на все усилия коммунистической пропаганды.
Да и как бы они исчезли, если сама жизнь давала наглядные примеры совсем иной агитации? Ведь как ни крути, но теперь петроградские мастеровые ни во грош не ставили все клятвенные обещания советской власти, на собственном печальном опыте убедившись, что они напоминают ледышку — сожмешь покрепче, и потечет меж пальцев водица.
Вот и ходили по рукам, многократно перечитываемые газеты, особенно «Беломорский вестник», благо до «белой» Карелии рукой было подать. Читали их рабочие и сравнивали, огорченно кряхтя.
В Петрограде на двадцать миллионов рублей можно было купить на «черном» рынке несколько фунтов ситного да с полфунта сала, но разве можно этим целый месяц кормить семью?!
На неделю растягивали, не больше, и то по маленькому кусочку. А в том же Петрозаводске умелые мастеровые по семьдесят целковых получали, и не бумажных, а золотом и серебром. И это при ценах 6 копеек фунт хлеба, 17 — мяса! Рыба так вообще задарма, благо озера и реки кругом. Нет, не бедствовали на «белых» территориях люди, все было в достатке, только лишь у большевиков царил голод.
Верили «вражеской агитации» почти все пролетарии, несмотря на усилия Смольного, ибо пример наглядный был перед глазами. На Адмиралтейской верфи всю зиму ремонтировали крейсер «Адмирал Макаров», эсминец «Изяслав» и подводную лодку «Гепард», отбирая у города чуть ли не половину электричества и угля.
Корабли передавались «белой» флотилии на Мурмане, потому с питерскими рабочими рядом работали инженеры и мастера, прибывшие с Николаевских верфей. Трудились вместе и, несмотря на строгий пригляд чекистов, вели разговоры по душам.
И хотя рабочим не перепало ни капли с того золота, что большевикам заплатили за корабли, но зато кормежка тех, кто ремонтировал их, была не просто знатной.
С одного котла с «белыми» наделялись, три раза в день, с мясом, макаронами и свежими овощами, что поставлялись поездом из Финляндии. Даже шоколад с настоящим чаем, фрукты и английские консервы давали, и пакеты для семьи раз в неделю собирали.
Так какая тут нужна пропаганда?!
…И вот рабочие снова поднялись супротив большевиков, в третий раз, точно в Первомай. Петроград забурлил от пролетарских окраин, готовясь по-своему встретить пролетарский праздник. Заводы, на ладан дышащие и без того работавшие чуть-чуть, окончательно встали, парализованные всеобщей стачкой.