Спасти посольство
Шрифт:
— Ой, Владимир Иванович, миленький, полетели домой! — запричитали женщины. — Раз война идет, не время щепетильность разводить! Ведь и взаправду в любой момент убить могут! А когда за нами прилетят, точно-то и неизвестно!
Посол погрузился в глубокую задумчивость. И все прекрасно понимали: если что — спрашивать будут не с Зины, не с Саши и не с Шарова, а с него — руководителя посольства. И у военных отвечать за любой «прокол» придется не Акимову и не Сергееву, а подполковнику Ветрову. Но здесь и сейчас ответственность имела совершенно другую цену, чем потом в России.
— Ну что вам сделают
К ним подошли два аэродромных стражника.
— Раз шурави улетают, машины им больше не нужны? — спросил высокий афганец, положив руки на висящий на шее автомат.
Второй, пониже, внимательно слушал.
Шаров быстро осмотрел обоих.
— Можем сделать обмен. Мы забираем этот самолет, а вы — машины. Договорились?
— Договорились, — быстро ответил высокий.
Он явно обрадовался. Его товарищ улыбался, кивал и нараспев повторял:
— Бакшиш, бакшиш… Хороший бакшиш!
— Только есть условие! — сказал Шаров. — Очистите полосу от осколков. Возьмите две машины, между ними бросьте на тросах доску или бревно и прокатитесь по ВПП!
— Сделаем, шурави! Мы же друзья! — белозубо улыбнулся высокий и пожал руку Шарову.
Потом афганцы пожали руки послу, Ветрову и всем находящимся в радиусе доступности мужчинам, после чего радостно удалились.
— Ну и что это значит? — спросил Погосов.
— Мы договорились, охрана стрелять не будет, — объяснил Шаров. — Заключена сделка: мы забираем самолет, они — оставленные машины…
— Вы что, уполномочены распоряжаться имуществом иностранных посольств? — прищурился Погосов. — А эти афганцы распоряжаются имуществом «Красного Креста»?
— Неважно! Главное, формальности соблюдены. Поехали…
— Поехали, Владимир Иванович! Мы домой хотим! — в один голос заныли женщины. — И этого мальчика надо спасать!
«Ил-76», второй борт. Высота 6000 метров
Долгое время полет проходил в молчании. Экипаж постепенно приходил в себя от пережитого напряжения.
— Вы почувствовали что-нибудь? — неожиданно спросил Копытин, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Что именно, Анатолий Захарович? — не понял Голубев.
— Ну, на взлете…
— Конечно, почувствовали! Еще бы! Думали, все, конец!
— Ну, а потом что?
— А потом вы форсаж дали и взлетели!
Второй пилот был явно удивлен вопросами. И еще больше удивился бы, если бы услышал про поддержавшую самолет огромную руку. И другие ребята бы удивились, и командиры… Только психиатров такими рассказами не удивишь, наоборот — заинтересуешь. Однако интересные собеседники психиатров не могут служить в военной авиации. Да и в гражданской тоже… Поэтому лучше держать язык за зубами…
— А разве я с самого начала форсаж не включал? — задал Копытин вопрос, переводящий разговор в плоскость обычного рабочего обсуждения сложного взлета.
— Да я, честно говоря, подробностей не помню. Не до того было под обстрелом-то… — Голубев
— Как взлетели, так и сядем, — уверенно ответил Копытин. И приказал: — Беру управление на себя!
До аэродрома Какайды оставалось десять километров. Копытин связался с диспетчером, доложил обстановку:
— Борт перегружен, скаты колес пробиты, диски, возможно, деформированы…
— Ждите дополнительных указаний, — ответил диспетчер.
А через несколько минут на связь вышел командир полка Старков:
— Пройди над полосой и заходи на второй круг! Мы осмотрим шасси…
«Осматривай, не осматривай, а садиться все равно придется! — подумал Копытин. — В воздухе же не повиснешь, даже если все колеса отвалились…»
«Ил» вышел на посадочную глиссаду. Командир выпустил шасси.
Грузовой отсек был переполнен. Откидные сиденья вдоль бортов и посередине отсека были все заняты, часть пассажиров сидела прямо на полу так тесно, что не оставалось ни одного метра свободного пространства. Здесь царило нервное возбуждение. Пережившие артобстрел и ощутившие запах подкрадывающейся смерти, люди находились в состоянии стресса. Десантники, а их здесь было около двадцати совсем молодых ребят, добросовестно пытались выполнить приказ и обогреть теплом и заботой по «пять-шесть человек». Они рассказывали про учения и прыжки, просвещали насчет особенностей атаки с воздуха и насчет устройства парашюта, убеждали, что сегодняшнее приключение — это просто детская игра по сравнению с ситуациями, в которых каждый из них побывал десятки раз… Но их тепла не хватало, да и психологических способностей у вчерашних школьников недоставало для такой работы.
Женщины плакали, мужчины пребывали в угрюмом оцепенении. Не радовал даже стоящий на растяжках посередине «КамАЗ» с «дефицитом». Потому что сейчас на весах раскачивалась жизнь, а ее не могут перевесить ни итальянские шмотки, ни японская электроника, ни французская парфюмерия, да и вообще никакие материальные ценности… Все ждали посадки. И все относились к ней по-разному. Для основной массы пассажиров это было обязательное и логичное завершение полета, ни о каких связанных с ней осложнениях они не подозревали. Десантники с третьего борта, заметившие спущенные скаты, были озабочены, но полагали, что летчики все «разрулят». И только профессионалы, к которым относился Мельник и его экипаж, понимали, что дело не просто плохо, а очень плохо…
Когда стало закладывать уши, все — и профессионалы, и дилетанты — поняли: «Ил» пошел на посадку.
Но это был лишь демонстрационный пролет. Огромная машина с ревом пронеслась над посадочной полосой, на которой, задрав головы, стояли полковник Старков, полковник Золотов и еще десятка полтора офицеров, многие смотрели в бинокли. Копытин провел самолет так низко, что воздушная волна от двигателей сорвала несколько фуражек, и они резво покатились по летному полю. Но их владельцы не обратили на это никакого внимания: у каждого была четкая задача — считать уцелевшие колеса. Для верности наблюдателей дублировали, поэтому три офицера контролировали носовую стойку, три — левое шасси и три — правое… Однако оказалось, что ответ мог дать даже один наблюдатель: целых колес практически нет!