Специальный агент преисподней
Шрифт:
– Может, Нечистого проделки?
– Может… но что-то странное происходит. Появился неведомо кто… похоже, древний бог пробудился, вот только странный какой-то. На нем знамение адское.
– Знать из демонов кто-то…
– Не все так просто… – вздохнул Георгий.- Я к нему отца Дормидонта подослал, вроде бы случайно, так он его перекрестил, и ничего.
– Быть того не может!
– Однако есть, он даже крестик себе на шею повесил.
– Что ж такое происходит?
– Не знаю. Сперва думал, он из заблудших ангелов,
– С печатью Сатаны не вяжется. Здесь уж либо с нами, либо против нас.
– Еще и древнерусские боги зашевелились, кабы чего не вышло…
– Нужно что-то предпринять,- решил мужчина в терновом венце.- Я могу сходить…
– Тебе нельзя,- заметил Петр.- Время Второго Пришествия еще не наступило. Нужно отправить кого-то неизвестного, кто смог бы слиться с местным населением
и подобраться к загадочной личности вплотную.
– Я этим займусь,- вызвался Георгий Победоносец.- Есть у меня одна кандидатура на примете.
ГЛАВА 7
В поисках былинной славы
Просим запретить и изъять из обращения былину «Илья Муромец и Соловей-разбойник» как подающую дурной пример противозаконного реагирования на свист…
Руководство дорожной автоинспекции
Спрятавшись где-то в густых ветвях печальной березы, звонкоголосый Соловей-разбойник выводит любовные трели. Он восторженно повествует всему миру про то, как он прекрасен, как ласково ясное солнышко, как нежен легкий ветерок, какое трепетное сердце бьется-трепещет в птичьей груди, как сильны его чувства.
– Фьюу-уу… фьюууу… – И тут из-за поворота выезжаю я с Добрыней и полной телегой мельников.- Кх… Чирик-чирик! Ква?
Бомс!
Потрясенный до глубины селезенки представшей пред его очами картиной, Соловей сверзился с ветки, падая, ударился головой о сук и прикусил при этом язык. С этой поры он стал сильно шепелявить, так что ни о каком художественном свисте речи уже и быть не могло. С одной стороны, он, в отличие от батюшки, не попал из-за этого в былины, но с другой – в отличие же от родителя, дожил до старости.
Но я всего этого не знал, как не знал и того, что именно мой внешний вид послужил причиной его падения.
И что странного он в нем нашел?
Можно
Это я к тому, что если даже кто-то решит написать картину «Четыре богатыря», то меня изобразят верхом,на могучем жеребце, а не на лохматом олене.
«Или вообще не изобразят,- шепнуло второе Я из I недоступных первому глубин памяти.- «Три богатыря» тоже неплохо смотрятся».
Но это дело далекого будущего, а сейчас мы с богатырем Добрыней Никитичем пытаемся подобрать имя моему будущему «Буцефалу».
– Может, назовем Рогатым? – предложил я.
– И первый же священник усмотрит в этом намек на Нечистого.
– Косматым?
– То лешего так кличут,- отклонил мою версию Добрыня.
– Тогда не знаю! Не Безымянным же его величать?
– Назови Стремительным.
– Мне на нем не в гонках участвовать, да и корабль такой был.
– Не слыхал про такой… А может, Серым?
– Словно Братца Волка.
– Н-да… – задумались мы.
А тропинка знай себе вьется, с каждым изгибом приближая к месту назначения. Вон и мельники притихли, перестали травить байки да втихую потешаться над моим скакуном.
Смейтесь-смейтесь, а как дело дойдет до драки, тут уж он себя покажет. Может, и выглядит он как безобидное травоядное, но в душе хищник.
– Придумал!
– И как же? – заинтересовался Добрыня.
– Будет он у меня Рекс.
– Рекс? – переспросил напарник.- И что это значит?
– В давние, очень давние времена, когда человек еще не ступал по земле…
– А что, по деревьям лазил? Как белка… – рассмеялся богатырь.
– Типа того, только уж скорее как обезьяна. Но не спрашивай, что это за зверь такой – не помню. Так вот, в те далекие времена по земле бродили ужасные Змеи Горынычи.
– Они и сейчас ходят. Как обожрутся, так и ходят – взлететь не могут. Тут бери копье покрепче да меч поострее.
– Те были другие. Динозавры назывались. И самым страшным среди них был тираннозавр рекс. Король хищных ящеров.
– И где они теперь?
– А я почем знаю? Может, вымерли.
– С чего бы это?
– Заболели.
– Чем?
– Свинкой.
– Рекс так Рекс.
А мой олень (не возвращать же его Деду Морозу?), гордо подняв свои ветвистые рога, на которых после недавней погони осталось зарубок не меньше, чем было бы на рукояти меча, делай я таковую после каждого поверженного врага, с самым зверским выражением на морде обозревает окрестности, выискивая потенциальную жертву своей врожденной маниакальной тяги к убийству. Видно, в его крови бродит охотничий инстинкт.