Специальный агент высших сил

Зубко Алексей Владимирович

— Пробовали. Намертво примерз. Уж мы его и баграми за штаны, и камнем по лбу…

— Это как? — не понял, Мамбуня.

— Тоже безрезультатно, — признался горбун. — Ему что в лоб, что по лбу — все едино.

— Вы в него камнем кинули?

— А чем его еще сбивать прикажете? Коли под рукой ничего иного не оказалось. И так полбортика на булыжники разобрали. В усердии немереном и служебном стремлении, значится. Вот будет оттепель, повторим попытку.

— Ладно, — махнул рукой Агагука, вспомнив, что божеству его уровня не пристало беспокоиться о судьбе отдельно взятого приверженца, ему нужно мыслить глобально, о целых народах, странах и континентах. — То все пустое. Вы главное изловите мне мерзопакостного вредителя.

— А как?

— Как угодно! Ступай.

Горбун Пантелей флегматично

пожал плечами и, тряхнув затянутыми в «конский хвост» волосами, побрел прочь из главной залы. Последнее время он все чаще мечтал о том дне, когда наконец-то накопит достаточно средств, чтобы сказать «прощай» этому новоявленному божку, и вернется в родные края. Прикупит усадьбу и будет целыми днями нежиться на пуховых перинах, а пышногрудые сенные девки станут всячески ублажать его: кормить с рук фруктами дивными, заморскими, мух отгонять, пятки почесывать да слух частушками задорными и малость срамными ублажать; «Вот тогда пойдет житуха… вот тогда заживу в свое удовольствие…» — думал Пантелей, бредя по коридору. У висящей на стене картины, оставшейся от прежнего владельца замка, он остановился. На полотне кисти безусловного мастера своего дела изображена была прекрасная дама, для придания таинственности коей художник оставил — ее голову вне поля зрения зрителя. Скрупулезно прорисован помост и все находящееся на нем. Отчетливо видны складки на примятой ткани и трещины на испещренной шрамами деревянной колоде, просматриваются свежие заусеницы на подернутом кровавой пленкой лезвии топора, темнеют проступившие сквозь красную ткань капюшона бисеринки выступившего на лбу палача пота… про тело женщины нечего и говорить — оно передано до боли натуралистично. Будь Пантелей человеком двадцатого, века, решил бы, что имеет дело с фотографией, но он был продуктом своего времени и поэтому старался на сомнительные темы совсем не думать… для здоровья вредно. Витающие в воздухе вороны изображены были парой резких мазков, равно как и затылки со спинами столпившегося у помоста люда. По их фигурам можно было догадаться, что они рассматривают закатившуюся под помост голову. По крайней мере так казалось раньше. Теперь же белеющая на покрывающей помост ткани надпись «В городе цирк» перевернула видение задумки художника с головы на ноги. Вернее, должна была перевернуть. На самом деле Пантелей читать не умел, и надпись привлекла его совершенно по иной причине — она нарушала положенный порядок и посему подлежала устранению.

— Рисуют тут всякие, маляры! — проворчал Пантелей, доставая из кармана помятый платок. Он поплевал на него и принялся устранять с картины белую надпись.

При первом же нажатии на картину за ней что-то скрипнуло, и целый участок стены разом провалился внутрь, открыв древний потайной ход. Взмахнув руками, Пантелей полетел в него, поняв, что его внимание первоначально привлекла не надпись на картине, а ее неправильное положение.

С проделками барабашки горбуну до сих пор не доводилось познакомиться на собственной шкуре, и посему он считал их выдумками повредившегося в уме от непомерности взваленной на плечи ноши Мамбуни Агагуки. Но теперь, считая собственными ребрами неровные выступы почти отвесного колодца, он начал верить в существование зловредного существа, поселившегося в замке с недавних пор. В его голове даже возникла параллель между появлением мальца, которого Агагука пророчил в собственные пророки, и начавшимися сразу за этим проделками неуловимого барабашки. Но мысль эта еще не успела окончательно сформироваться, как на ее пути встал каменный блок, выпирающий из кладки сильнее прочих. Соприкосновение с ним не только временно прервало мыслительную деятельность горбуна, но и породило глухое эхо, которое, прокатившись по подземелью, скорбным воем прорвалось наверх, заставив поежиться особо нервных обитателей замка.

На миг Пантелею показалось, что удача повернулась к нему лицом. Случайно ухватившись за перекладину свисающий вниз веревочной лестницы, он обрадовано вскрикнул, но тут же взвыл от отчаяния — время превратило ее в иллюзию, рассыпавшуюся при первом же прикосновении. Теперь единственным, что задерживало его падение, были слои паутины, собравшие на себя вековую пыль.

Так, воя и гремя о камень стен поочередно головой и ногами, Пантелей влетел в подземелье

и, проломив что-то, почувствовал болезненный укол в мягкое место и услышал торжествующий крик:

— Попался! Поймали барабашку… Вяжите его немедленно!

Опротестовать данное заявление горбун не успел. Ему заткнули кляпом рот и, сунув в мешок, покатили по полу, мало заботясь о том, что на пути время от времени попадаются расставленные капканы, жадно хватающие задевающую их дичь.

К тому времени как его вкатили через распахнутые двери в центральную залу и на вопрос: «Поймали?» — прозвучал ответ: «Яволь, мой фюрер!» — горбун смог лишь жалобно взвыть и потерять сознание.

ГЛАВА 10

Таинственный житель необитаемого острова

Если мы не будем делать ошибок — на чем будут учиться наши дети?

Ведь на чужих ошибках будут учиться чужие дети…

Лот

Резкий рывок всколыхнул мое сознание, вернув ему способность воспринимать окружающую действительность в привычной для меня манере. Посредством шести основных органов чувств, данных нам (я имею в виду людей, к которым последнее время причисляю и себя) для ориентации в столь разнообразном мире. Во-первых, это зрение. Только толку от него никакого: перед глазами пляшут в неистовом хороводе безумные кляксы различного размера и полного спектра расцветок, не давая рассмотреть что-либо. Во-вторых, вкус. То, о чем мне сообщил привкус соли во рту, я знаю и без того. В-третьих, обоняние, которое не работает из-за той же соленой воды, попавшей на слизистую оболочку носа. Осязание и восприятие силы тяготения, являющиеся соответственно в-четвертых и в-пятых, на данный момент не только объединены в стремлении дезориентировать меня в пространстве, постоянно меняя направление силы тяжести и удары волн, но и словно соперничают друг с другом, намереваясь разорвать многострадальное тело на части. Чтобы, значится, каждому по своей досталось… И, наконец, в-шестых, слух. До него доносятся приглушенные стоящим в ушах гулом плеск воды и звонкие девичьи голоса:

— И… раз! И… два! И… три-и-и…

На счет «три» мое восприятие гравитации однозначно определило, что тело находится в полете. Стремительном и коротком, закончившемся логичным в условиях земного притяжения падением.

Впечатавшись задом в песок, на который неизвестный доброхот предусмотрительно набросал различных твёрдых и острых ракушек, я попытался подняться, но тут воздух пронзил крик:

— Только не за хвост! Не за хво-о-о… Оп!

Встряхнув головой, я сумел несколько разогнать застившую взор муть, но лишь для того, чтобы узреть у самого своего носа пару выпученных глаз.

Шлеп!

— Упс… — донеслось со стороны моря. — Попала.

Отлепив от лица прилетевшее чудо, я потер лоб в том месте, где от знакомства с рогами нечистого наметилась шишка. Облик мокрого черта, состоящего на полставки на должности моего личного ангела-хранителя, настолько комичен, что я не удержался от улыбки. Он, несмотря на свое состояние, ее не только заметил, но и не замедлил прокомментировать:

— Ой-ой-ой! Чего лыбишься? Ох! На себя посмотри, весельчак…

— Позже, — отмахнулся я, поднимаясь на ноги. — Ливия, девочка, ты как?

— Что это было? — поинтересовалась моя жена, приподнимаясь с песка и осматриваясь.

— Разберемся, — неуверенно ответил я, поводя головой из стороны в сторону.

По правую руку от Ливии на песке сидит Яга, пытающаяся поймать юркого краба, чем-то вызвавшего ее недовольство. Судя по зверскому выражению лица старой ведьмы, стать вареным деликатесом к пиву членистоногому не грозит — она съест его сырым.

Неосознанными движениями головы встряхивая волосы в попытке вытрусить из них песок, за действиями Бабы Яги наблюдает Леля. Рядом, копытами к небу, растянулся Рекс. В глазах его отчетливо читается гастрономический интерес. Поймает — не поймает? А если поймает, то сама сжует или угостит?

У самой кромки воды лежат бок о бок Добрыня Никитич и Дон Кихот. Видимо, у спасителей, вернее спасительниц (этого не рассмотреть трудно) на большее сил не хватило… Да и попробуй транспортировать посуху богатыря или того же закованного в доспехи рыцаря.