Спецкор. Любовь и тигры
Шрифт:
— «Подарок домой» передать бы… — заметил сосед слева
— Не поймет ведь, да и вообще… — прогудело опять над ухом.
— У него сын, кажется, в триста пятнадцатой служит, можно ему передать.
— Некому там передавать, год назад похоронка пришла. Может потому и он…
— А давайте Крайт отдадим? — последовал совет с другой скамьи из дальнего угла, после чего трюм заполнило конское ржание.
— Вот дает! А ведь Шутник бы оценил — она с него столько раз шкуру спустить обещала…
Что ж, все понятно, личный состав деликатно травит байки о
Вот, а теперь, видимо, начальство появилось — вон как все разом притихли. Громадная, даже на фоне всех прочих, фигура маячит возле ширмы и машет рукой, дескать — «подходи, не бойся», пришлось вставать и на ватных ногах топать мимо длинной шеренги статуй. И чем ближе подходила, тем больше меня охватывала странная уверенность, что это чудовище — женщина, и смотрит сейчас на меня с добротой и сочувствием. Хотя по фигуре судить невозможно, а уж выражение лица глухой шлем и вовсе не передает.
— Жаль, что так вышло, девочка… — Надо же, предчувствие оказалось верным, тембр голоса и интонации ни с чем не спутаешь.
Колос наклоняется, и под его руками расходятся края мешка. Кажется, челнок маневрирует — вон как под ногами качнулся пол. Только это сейчас неважно, ведь предо мной, на металлическом полу, лежит Кроха. Легким движением высвобождаю локти от поддерживающих рук и накланяюсь ближе.
Да, это действительно он. Вон даже мерзавец язык набок свесил совсем как в тот раз… Только теперь, в подернутых пленкой глазах не бродят искорки смеха.
Кажется, мне что-то говорят, но слова не пробиваются через пелену тишины. Тогда колосс достает из кармашка на поясе самый обычный бинт и заправив назад язык начинает подвязывать нижнюю челюсть, так ведь действительно положено…
— … девочка, он ведь погиб ради тебя. Закроешь глаза?
— Я н-н-е смогу. — Это мой голос? Наверное, да, хотя и звучит, как чужой.
— Соберись. Плохая это примета, когда мертвый смотрит. Или тебе помочь? — голос полон сочувствия, и я не могу ему противиться.
— Нет, я смогу!
Веки подались неожиданно легко. «Прощай…»
Меня прижимают к почему-то теплому металлу и, обняв за плечи, ведут мимо ширмы. Там небольшой закуток с двумя откидными сиденьями и небольшим столиком, хозяйка наливает мне полный металлический стакан прозрачной жидкости:
— Выпей.
— Спасибо, но…
— Пей! Это тебе надо, а хмель все равно не возьмет. — Маленькими глоточками, как воду, пью жидкость, не чувствуя вкуса, но тело пробивает жар, а на глаза наворачиваются слезы.
— Ты поплачь, не стесняйся, сразу легче станет. — Слезы высыхают.
— Спасибо! Но я думаю, он не хотел бы, чтобы я горевала. — Почему-то мне кажется, что качание глухого шлема одобрительное, а не осуждающее.
— Ну, тогда держись. Там его пока готовят… Не стоит тебе это видеть.
Отчего бы не посидеть, если тело само расслабляется и глаза закрываются. Чтобы открыться через миг.
— Пора?
— Да.
Выходим назад, там произошли некоторые изменения — в боковой двери трюма раскрыт широкий проем, а за ним… Синь океана и качающееся над бездной завернутое в белую ткань тело.
— Он ведь любил воду?
«Да, он любил воду…». Шаг в сторону бездны, один, второй. Вопрос в спину: «Ты ведь сможешь?». Да, я смогу, я сильная, а он действительно любил море. Меня придерживают за пояс: «Зачем? Я ведь смогу…» — а в руке оказывается стропорез, наверняка тот самый, с которым мы прошли через половину этого мира. Легкое касание и последняя нить рвется.
Тело летит вниз, на встречу с первозданной стихией, всплеск и остаются только расходящиеся круги на воде. Всё!
Меня оттаскивают от проема и суют в руку полный стакан.
Лесная поляна, уже другая. На поляне стоит челнок, аппарель опущена, но на ней нас провожает только командирша. Под ногами наши вещи, пришла пора прощаться.
— На восток где-то полтора часа хода и выйдете к лагерю. В пути оружие держите наготове, — да, теперь мы можем рассчитывать только на себя… — Удачи!
Но вместо того, чтобы уйти вовнутрь, великанша делает шаг вперед:
— Вот, возьми, я подогнала его под тебя, — на спину и плечи ложится знакомая разгрузка, — ножами ты пользоваться не умеешь, но разберешься, невелика наука. А это его револьвер, я только переставила рукоятку под твою руку, — наверно на корабле и мастерская есть? Оружие занимает предназначенное ему место справа.
«Надо же, а он, оказывается, был левшой…»
— Спасибо!
— Ну и вот, возьми…
Ошейник! Я теперь больше не рабовладелица. Ошейник легко оборачивается два раза вокруг запястья и после защёлкивания сокращается, приспосабливаясь на новом месте.
— Помни, девочка, они живы в наших сердцах. Все остальное — тлен. Прощай.
Меня нежно прижимают к нагретому металлу. За радужной пеленой невидно, как закрылся помост, но я не плачу. Не потому, что сильная, просто теперь надо рассчитывать только на себя.
А ведь так и не спросили у них ничего. Кто были эти люди? Откуда? И почему отнеслись к Крохе, как к своему? И ко мне… Почему нас всех спасли, а потом просто отпустили, хотя техника явно новейшая и секретная, значит видеть ее никому не положено…
Замотав головой, решила не думать об этом сейчас. Потом, всё потом! Говорят, время лечит…
До лагеря дошли без приключений и приняли нас там спокойно. Он был практически доверху набит носящимися детьми и усталыми женщинами. На фоне этого светопреставления на нас никто особо и внимания не обратил. Завели в походную кухню, накормили, не отказавшись в качестве благодарности принять часть наших запасов, показали, где отхожие места и прочие удобства и, разведя руками в стороны, буркнули: «Устраивайтесь».