Спецназ всегда Спецназ. Прорыв диверсанта
Шрифт:
– Вроде нет.
– Вроде! Где твои глаза?
Саша осторожно подвинул край занавески на окне.
Деревня была пустынной – никакого движения. Хорошо, если никто не видел, как Пасюк этот к Олесе зашел.
– Тихо, не видно никого.
– Зачем его убивать было? – спросила девушка.
– А зачем ты орала? Я же думал, что он тебя изнасиловать хочет.
– Отбилась бы, – как-то неуверенно ответила девушка.
– Теперь поздно об этом говорить.
Олеся ушла в другую комнату.
– Не могу я вместе с этим… –
Александр в раздумье присел на лавку перед лежащим на полу трупом. «Черт, не оставлять же его на кухне. Не ровен час, зайдет кто-нибудь. Может, в подпол его сбросить? Так ведь трупное окоченение наступит, потом его оттуда не вытащишь».
– У тебя большой мешок есть? – окликнул он Олесю.
– Есть.
– Неси.
Олеся опасливо, сторонкой, по-над стенкой обошла мертвого полицая и вскоре вернулась с большим мешком.
– Теперь веревку принеси.
Когда Олеся принесла веревку, он попросил ее выйти, а сам притянул и связал руки и ноги полицейского, сложив его тело вдвое. С превеликим трудом он затолкал труп в мешок, завязал горловину и, перетащив мешок в коридорчик, положил его в темный угол. Так он хоть в глаза бросаться не будет. А тяжел, собака! Ночью этого гада еще вытаскивать придется.
Саша оглядел кухню. Е-мое, кепка полицейского на полу валяется, и винтовка у стола стоит. Не помогла она хозяину.
Саша открыл крышку магазина, и ему на ладонь вывалилось три патрона. Он даже рассмеялся. Не густо немцы полицаев снабжают! Карманы-то у полицая пустые – ощупал, пока в мешок заталкивал.
Винтовку с дробовиком в ручье утопить придется. Полицейский мог сказать, куда направился, а если еще его винтовку найдут, не отвертеться будет.
До темноты они сидели, как на иголках.
Едва стемнело, Саша взял винтовку полицая, дробовик Олеси и задами направился к ручью. Пройдя подальше вдоль берега, он закинул оружие в воду. А вернувшись домой, сказал Олесе:
– Помогай!
Вдвоем они едва дотащили мешок с трупом до ручья.
– Все, – обернувшись к Олесе, сиплым от натуги голосом сказал Саша, – иди домой, дальше я сам.
По земле тащить труп в одиночку тяжело, а вот по воде – в самый раз.
Александр столкнул мешок с трупом в воду и увидел, что тот до конца не тонет и хоть немного, самую малость, но из воды выглядывает. Тогда он ухватил мешок за горловину и потащил его вниз по течению. Хорошо хоть туфли не надевал. Они и так размокли, а другой обуви у него нет.
Километра через два-три – разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме – он наткнулся на корягу. Под нее мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят.
По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали.
Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашел в
– Где штаны оставил?
– Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везет мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры.
Саша снял рубашку, улегся на постель и еще раз вспомнил все происшедшее с полицейским. Вроде все предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул.
Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения.
– Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу?
– Ложись, места много.
Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.
– Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя?
– От тифа умерла, еще за три года до войны.
– Прости, Олеся, не знал.
Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:
– Только без рук!
– Как знаешь.
Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.
Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.
Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущенно поправила ночнушку.
– Я же говорила – без рук! – попыталась рассердиться Олеся.
– Так это же не я тебя обнимал – ты сама…
Девушка покраснела слегка:
– Отвернись!
Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника.
– Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! – обрадовался Саша.
Только они уселись завтракать, как в окно постучали.
– Это дед Трофим – наш, деревенский! – поспешила успокоить Александра Олеся.
Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор.
– Здравствуй, Олеся.
– И вам доброго здоровья, деда.
– Не мое, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно – окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят – в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут еще полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал.
– Деда, я-то здесь при чем?
– Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой – уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушел бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то, окромя него, и нет, одни бабы с детишками да старики остались.
– Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нем немцам – ни слова.
– Понимаю, дело молодое, а все же поберегись.
Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко.