Спецзона для бывших
Шрифт:
– Ну… не совсем. Но в церковь хожу. Пять раз в неделю. На службу.
– Где? В колонии?
– Да, здесь есть молельная комната. И я уже три года состою в православной общине колонии.
– Много вас там человек?
– Ходит сорок осужденных.
– Что это вам дает?
– Какую-то внутреннюю гармонию. Я вообще стараюсь это не выставлять. Поначалу завистники говорили, мол, хожу в церковь для того, чтобы потом помиловку писать. Да нет, конечно, не для этого. Посещающий церковь становится добрее. Я не стараюсь свою голову загружать тяжелыми мыслями, потому что в зоне такая атмосфера: что-нибудь попадет в голову – порвет от злости. Само по себе это будет распалять. Она все равно где-нибудь вылезет, эта болячка.
Убийство после свадьбы
У бывшего милиционера М. за плечами бурная жизнь.
– Когда я устроился в милицию и в первый раз пришел на работу, там все подумали, что меня наконец-то арестовали. Потому что до этого у меня уже были две ходки в тюрьму.
Осужденный М.
– Мне кажется, случайностей в жизни не бывает. Поговорка о том, что по кому-то тюрьма плачет, – она, конечно, себя оправдывает. В тюрьму идут разными путями, но определяющий фактор у всех один – люди начинают жить вне общества. То есть наплевательски относятся к окружению и совершают такие же поступки – неважно, сколько он их совершит, пять или десять, но они все равно приведут сюда, в тюрьму. У меня тоже все начиналось с мелочей. Со школы, наверное. Мы жили в трудное время…
– Вам сейчас сколько лет?
– Тридцать шесть. Поймите, в школе мы слышали одно, во дворе – второе, дома – третье. Кому-то это было все равно, а вот я остро все переживал. Я помню, как в школе меня принимали в пионеры, я даже рвался вступить в числе первых, а потом во дворе меня били за этот галстук. Мало-помалу все это накладывало какой-то отпечаток… Тем более что я учился в авиагородке. Семьдесят процентов летного состава были связаны с заграницей: кто в командировках был, кто где еще… И эта пропасть, разделяющая Союз и другие страны, она, конечно, была в нашем городке виднее, чем где-то.
– Ваша семья была благополучной?
– Нельзя сказать, чтобы уж такая благополучная… то есть да, в криминальном плане – законопослушная семья.
А вот в материальном плане… Тяжело было вначале, потому что мать развелась с отцом. Отец был военным. После развода мать уехала жить в Биробиджан. Я там закончил школу, ушел в армию. А как из армии пришел, в Новосибирск поехал учиться, то есть доучиваться, потому что я до армии еще поступил в институт. У меня с отцом такие отношения были… он жил в Новосибирске, работал уже в милиции, где занимал достаточно высокий пост. Когда я был еще в армии, он приехал к нам в часть, сказал мне: «Когда отслужишь, приезжай в Новосибирск, я тебе помогу устроиться. Пристрою к какому-нибудь театру, поездишь, мир посмотришь». Я приехал к нему, а через полгода понял, что мы разные люди. И
– Что же вас привело на скамью подсудимых?
– Я вам скажу: общественный строй! Допустим, человек хочет достигнуть больше, чем имеет. А чтобы этого достигнуть, приходится окунаться… Только вот насколько окунуться… Раньше, когда еще не было налоговой полиции, не платили налоги все. Грубо говоря, все нарушали закон. Сознательно шли на преступление. Пусть оно не такое тяжкое, но все равно нарушение.
– Почему вы попали в колонию для бывших милиционеров?
– Потому что я когда-то работал в милиции. Вот где настоящая мафия! Приведу вам только один пример. Я работал в управлении и как-то вечером задержался на рабочем месте. К нам перевели начальника городского отдела милиции. Получается, что повысили. Но фактически, для него самого, это было понижением. Потому что его убрали от реальной власти, от реальных денег. И вот он ко мне зашел, в кабинет, и, так как мы были знакомы, он попросил меня отвезти… он в тот день был ответственным по милиции общественной безопасности по области, ему нужно было проверять ряд учреждений – медвытрезвитель, спецприемник, изолятор временного содержания и еще что-то. А я был на машине, и он попросил меня отвезти его туда-то и туда-то. И вот по дороге происходит такая сцена. Восемь вечера. Людей на улицах еще много, на остановках. Была весна, слякоть, и со стороны тротуара, от кафе, пытался выехать джип. Колдобина глубокая, джип застрял, буксует, грязь летит, все люди по сторонам жмутся. Лично я ментовских интересов никогда не предавал. То есть ни взяток не брал, ничего другого не совершал – честно относился к работе. Не потому, что у меня не было возможности, а потому, что я так себя осознавал в этой системе. И вот я вижу, что в этом джипе сидит мой знакомый. Скажем так, с плохой стороны знакомый. И я еще раньше откровенно ему говорил: «Где увижу тебя, у тебя будут проблемы». Я подъехал, вышел из машины – я был не в форме, а тот майор, который к нам перевелся, он был в форме. Когда водитель джипа увидел меня – а там, в машине, сидели четверо нерусских – у него, у водителя, сразу руки опустились. Потому что он понял, что я сейчас хоть что-нибудь, но сделаю: вызову ГАИ, составим протокол, отправим машину на штрафстоянку, одним словом, у него срыва не будет. Его было за что наказать. Но когда из моей машины вышел майор, водитель джипа обрадовался, он был пьяный, с трудом вылез из машины, и заорал майору: «…Твою мать, когда ты станешь генералом, чтобы никто меня тронуть не смог!» Кругом люди стоят, все это видят. Лично я готов был сквозь землю провалиться в тот момент.
– А вы в каком звании были?
– У меня тогда вообще никакого звания не было. Поскольку у меня было неоконченное высшее образование, мне имели право присвоить звание, послали документы, но я не дождался присвоения. Поэтому мы с этим майором были просто коллегами. Вот вам конкретная ситуация, кто есть кто. Это начальник городского отдела милиции! Тот, кто должен блюсти порядок, закон… В милицию вообще идет всякая шваль, потому что других путей пробиться в жизни у них нет. Он если просто надел форму, то уже стоит на ступень выше остальных граждан. И критерий отбора в милицию один – нехватка кадров. Кто пришел, того и берут. Приходят и порядочные люди, но они высоко не поднимаются. Вот у нас в управлении был один такой порядочный, всем говорил в глаза правду, и все понимали, что у него служебного роста не будет. Он работал, выполнял свои функции, но… без дальнейшего продвижения.
– Ну а вас-то что потянуло в милицию, да еще из кооператива, после хороших заработков?
– Значит, как получилось: в милицию я пришел уже судимым.
– Очень интересно.
– Да, интересно… Тесть у меня – коммерсант, с достаточно высоким доходом, и после кооператива я одно время работал вместе с тестем. Потом я работал директором торгового дома. Я выкупил гастроном. Тоже тесть помог. Хотя это еще вопрос, насколько он помог и кому помог: мне или себе? Потому что ему надо было поставить на эту должность своего человека. И он хотел сделать из меня кристально честного директора, образцом всего на свете… Тем более что там была куча вопросов, с кем разруливать [8] надо было. Он просто сам не хотел пачкаться об это. При старом директоре в магазине продавалась левая водка, паленая, с 6-го отдела. Я с ними там сразу врагов себе нажил. Половину разогнал, скажем так, победил их. Потом у меня… о-о-ох, ну, я вам в двух словах скажу. Работая там, я не видел никакой отдачи. Там, кроме положения в обществе, я ничего не имел. Да, ко мне приезжали серьезные люди, я стал на совещания в горисполком ездить… А в материальном плане тесть держал меня в жестокой узде. Он говорил: «А зачем? Это все равно все твое, что я строю. Тебе все достанется. Чего тебе еще надо?» Ну а меня уже положение обязывало и костюмы другие носить, и на машине иной ездить. А денег для этого не было. Когда я обратился к нему с просьбой, он мне отказал. Может быть, это инфантильность какая-то у меня была детская… но я расстроился. И решил сделать деньги сам! Используя служебное положение.
– Каким образом?
– Я взял в подотчет деньги – на базу-то я ездил сам – и отправил икру в Ленинград. Тогда еще Ленинград был. Там ее продали и на эти деньги мне оттуда отправили импортные компоты «Глобус», обои и еще что-то по тем временам дефицитное – всего два контейнера. Я это продал, баланс погасил, в общем, все было нормально. А когда второй раз я стал это делать, меня кто-то сдал. Но сдал не тестю, а в горисполком. А так как горисполком внес свою долю в этот магазин – тридцать процентов, да еще была птицефабрика учредителем и еще кто-то… Когда мои махинации всплыли, получилось, что я подставил тестя.
– Какой была его реакция?
– Он разозлился на меня, очень сильно, сказал: «Теперь даже дворником тебя не возьму. Ты потерял доверие». Хотя я думал, криминала там практически не было, частичная-то ссуда погашалась. Потому что я за счет других денежных потоков… магазину я не был должен! Дело было в том, что я просто не поставил его в известность, что я это делал. И вот теперь тесть меня уволил… и я остался вообще без какой-либо работы. Как ничего не имел, так ничего и не приобрел.
– Вы жили вместе с семьей жены?
– Почему? Нет. Я свадьбу на свои деньги делал, машина у меня была. Когда я работал в кооперативе, купил квартиру. В 1989 году в кооперативе я получал три с половиной тысячи рублей – большие деньги…
– Что произошло потом, после увольнения из магазина?
– Я стал бандитом. Долги забирал. Пятьдесят тысяч долларов в свое время даже забирал. С одного предприятия.
– Где же приходилось искать заказчиков на такую «работу»?
– Они сами приходили.
– Но они-то как вас искали?
– Мы в основном по Хабаровску работали. Хабаровск вообще бандитский город. Кто-то кого-то знает… Я вначале пришел к одному своему товарищу, которого хорошо знал, с которым в свое время мы дрались… Я приехал к нему в Хабаровск, поговорили… Из Биробиджана до Хабаровска всего двести километров, по меркам Дальнего Востока это недалеко.
– И что же, вы сказали: «Давай я буду выбивалой».
– Да при чем тут выбивалой? Я просто сказал: «Давай поработаем вместе». Потому что, работая у тестя, я помотался и по Сахалину, и по Приморью. Естественно, что было много знакомых. У каждого коммерсанта всегда куча проблем. Кто-то что-то не вернул, кто-то кого-то обманул. Чем крупнее коммерсант, тем больше у него проблем и тем больше у меня было «работы».
– Ну а что же мешало заняться каким-то легальным бизнесом? А не криминалом?
– Почему криминалом? У нас не было никакого криминала. Допустим, вы занимаете человеку деньги. Он вам не отдает. Решить проблему сложно. А мы решали проблему! Мы никого не убивали, не грабили, не били. Нет, бывало, били… Приезжаем, говорим: «Вы должны деньги. Почему не отдаешь? В чем проблема?» У нас была своя «крыша», один авторитет, мы работали под ним. Спрашиваем дальше: «Ты вообще согласен, что должен деньги?» – «Согласен». – «Почему не платишь?» Вот и все, это вежливо, культурно.
– Ну и что же, платили?
– Конечно, платили. Потому что если тобой заинтересовались, да еще от громкого имени мы работали, то, естественно, бесследно ничего не пройдет.
– Вы говорили, что приходилось бить…
– Приходилось, конечно. Но не сильно. В основном это использовалось как метод психологического давления. Обычно у нас был человек, который иногда «вскипал», ну, делал один-два удара, вот и все. Никаких там выбиваний, никаких подвалов не было. То есть средний человек по своей природе слаб, чуть надавишь на него – и он уже поддается. Не обязательно держать в руке топор, чтобы добиться своего.
– Как оплачивались ваши услуги? Это были проценты от выбитых денег?
– Нет, ну какие проценты? Мы сами смотрели по человеку, сколько забрать с него. Вообще мы работали с половины суммы: половину отдавали клиенту, другую половину забирали себе. Должнику тоже никаких процентов не назначали, потому что мы не банкиры. Но это уже так, по понятиям… То есть мы говорили ему: «Ну ты сам подумай, сколько ты времени протянул. Тебе никто не говорит, сколько ты должен. Вспоминай сам. Но учти: как ты отнесешься к нам, так и к тебе будут относиться. Подумай, прежде чем отстаивать свою точку зрения». Вот и всё. Люди, конечно, отдавали больше, чем когда-то брали в долг. То есть мы ни с кем не ссорились, они сами нам отдавали деньги. Потом с этими же людьми мы решали аналогичные вопросы. Они сами подходили, потому что… скажем так, им нравился наш стиль работы.
– Как часто к вам обращались с такими просьбами?
– Постоянно. Затяжка денег – это норма в коммерческой жизни. Потому что каждый день оборота денег дает большую прибыль.
– На Западе коммерсанты верят друг другу на слово. Если кто-нибудь обманет, с ним просто перестанут сотрудничать. Имидж нечестного человека останется за ним на всю жизнь.
– Но у нас – в России, всегда есть куча факторов, на которые всегда можно сослаться и не вернуть долг. Можно периодически звонить по телефону и говорить: «Ну извини, вот задержалось что-то…» У нас ведь плохие дороги, они практически не работают, и самолеты опаздывают, бьются… Люди куда-то пропадают… Оправдание всегда можно найти.
– Ну и как вы после своих «подвигов» стали жить, какие-то сверхдоходы у вас появились?
– Конечно. В 1993 году у меня «Крузер» был. Ну, золото там… триста граммов, и еще что-то было. Конечно, сверхдоходы были.
– А к чему вообще вы стремились?
– Я не знаю…
– Ну ради чего все это делалось?
– Доказать. Себе и всем, что я смогу, сумею, что обстоятельства не загонят меня в угол. Только доказать. С деньгами же я обращаться не умел. И я еще тогда понял, что надо учить человека обращаться с деньгами с детства.
– То есть дело свое вы так и не открыли?
– А дело я не открывал по одной причине. Тесть все время мне говорил, что его бизнес – это все наше. Мол, зачем еще мне чего-то начинать делать. Его я все равно бы не переплюнул. У него такие связи, такие подвязки везде в городе были. И я бы его не перешагнул на этой стезе. Поэтому я продолжал заниматься тем, чем занимался. И вот однажды мы попадаем в милицию. За вымогательство. Ситуация была такой, что одному парню потребовалась прописка в Хабаровске. Он встретился с начальником ЖЭУ, отдает ему паспорт и деньги. Триста долларов за будущую прописку. А начальник ЖЭУ два месяца мозги ему канифолил. За это время у парня где-то там умирает отец, и теперь он не мог даже выехать на похороны. Он обращается к нам. Мы разыскиваем начальника ЖЭУ. С нами приезжает и этот парень, которому нужна была прописка. И он за отца бьет два-три раза этого начальника ЖЭУ. Потом мы за все про все насчитываем должнику большую денежную компенсацию. А денег у него не было. Он нас боялся, поэтому пошел в милицию и сдал нас. Когда мы в следующий раз приехали к нему за деньгами, нас уже ждали. Всё какие-то пистолеты у нас искали… Но оружия у нас не было. Оно было нам ни к чему. Потом нас забрали. Мы наняли адвокатов, и через трое суток нас выпустили. Дело замяли, оно затухло. Но после этого случая я понял, что жизнь переменчивая штука: сегодня белая полоса, а завтра черная. Тем более мы так засветились. И мы решили лечь на дно. Я опять занялся коммерцией. В Охотске был рыбзавод, где создалось бедственное положение с транспортировкой рыбы. Оборота капитала не было, поэтому зарплату работникам выдавали икрой и рыбой. Эти работники продавали икру и рыбу по дешевке, чтобы иметь хоть какие-то деньги. По цене в десять раз дешевле, чем в Хабаровске. Мы приезжали в Охотск с наличкой, скупали всё, а потом перепродавали в Хабаровске. У меня опять появились деньги.
А потом я решил навестить отца в Новосибирске. Поехал на своем джипе, который хотел в Новосибирске подороже продать. И еще я хотел устроить себе там отдых. Приехал, начал погуливать. Отец отрицательно к этому относился. И видя, что я слоняюсь без дела, предложил мне работу. Каким-то его знакомым нужно было перегнать из Уфы в Новосибирск машину. Была еще одна причина уехать из Новосибирска. У женщины, с которой я там связался, муж был очень серьезным бандитом. Отец это знал и сказал, что у меня будут большие проблемы. Поэтому он и отправил меня с глаз долой. А с собой я взял ружье. Оно досталось мне по наследству от деда. Но было нерабочее, без курков. В Новосибирске я обращался на завод, но там не могли его отремонтировать. Сказали, что у них нет ни такой стали, ни инструментов. И я подумал, что когда буду проезжать Челябинск, может быть, там решу этот вопрос. И я его вез прямо в сумке. Потому что это был просто как кусок железа. И вот когда я уже обратно ехал, и до Новосибирской области мне оставалось три километра, возле деревни Кочиры в Казахстане, меня останавливают. Потому что у них труп был на трассе. Увидев у меня незарегистрированное оружие, казахи разбираться не стали. Взяли и упаковали меня в тюрьму! Видимо, я чего-то там наболтал, в камере, лишнего. Потому что мне дали год. Хотя, в принципе, я сам прозевал, когда надо было отказаться от заключения о признании этого ружья огнестрельным оружием. Там написали, что
– Что было потом?
– Потом я вернулся домой.
– В Новосибирск?
– Почему в Новосибирск? В Биробиджан, к жене. К жене я вернулся… Приехал, и дня через три тесть мне говорит: «Сергей, если хочешь, я тебе помогу устроиться в милицию». Я посмеялся очень громко, потому что это было в самом деле смешно. Более того, когда он действительно устроил меня в милицию и я в первый раз пришел на работу, все там подумали, что меня наконец-то арестовали. Потому что до этого у меня уже были две ходки в тюрьму. Еще у меня было лишение прав. Гаишники у меня были худшими врагами. А тесть поступил по-своему: послал ко мне моего будущего начальника. Приезжает какой-то мужик, тоже весь в золоте, на хорошей машине, спрашивает: «Ты Сергей?» – «Я Сергей». – «Поедешь на охоту?» Я говорю: «Можно». Мы приехали, сели в вездеход. Там все стреляют, все пьют. Всем всё до фонаря. Он говорит: «Пойдешь ко мне работать?» Я спрашиваю: «А что мне надо будет делать?» – «По пасекам ездить и медовуху пить». Я говорю: «Нормально. Пойду». Так я попал в милицию. Сидел писал справки в Москву. Отчеты всякие разные. Оружие выдавал…
– Зарплата какая была?
– Мне тесть платил. Чтобы я не чувствовал себя дискомфортно, он платил мне столько же, сколько мой начальник получал. Но в милиции я проработал недолго. В 1995 году я пришел в милицию, в 1996 году уволился.
– Почему уволился?
– Произошла такая ситуация… война структур, и я оказался каким-то боком там замешанным. Такие силы там столкнулись, что мне просто страшно стало.
– Какие структуры столкнулись? Криминальные?
– Нет, почему? Суперкриминальные. Нашли у мэра труп с карабина. Не то что это он убивал, просто карабин был ему подарен… Карабин должны были уничтожить. А я был в комиссии по уничтожению. И вот когда эта возня вся началась, из комиссии в двенадцать человек я остался один живой. То есть все полковники разбежались: один был в отпуске, второй в больнице, третий уехал куда-то, четвертый тоже уехал… И я остался один. Я подумал, что мне это не надо. И уволился. После этого мы с женой собрались уехать в Израиль, так как я еврей сам. Хотя в паспорте я был записан как русский, и отец у меня русский, но мать – еврейка. И этого уже достаточно, чтобы уехать. Надо только предоставить свидетельство о рождении матери. В общем, я решил, что хватит экспериментировать в своей жизни и пора как-то определяться. Я предлагал тестю отдать мне хоть какой-то, пусть маленький, участок его дела, и я бы спокойно работал. Тесть отказался. Тогда мы стали готовить документы на выезд. И вот уже когда мы сидели с женой на чемоданах, приходят тесть с тещей и говорят: «Да чего вам не хватает, ты у нас одна дочь, мы все для вас делаем, а вы такие-сякие». И уже вечером жена говорит мне: «Их так жалко. Как же мы уедем от них?» И вроде она уже не собирается никуда уезжать. Мы остаемся, распаковываем чемоданы. А через два дня я совершаю преступление. По статье «Умышленное убийство». Хотя умысла не было. Просто глупое стечение обстоятельств.
Меня пригласили в баню. Я пошел с утра, мы выпивали. Потом еще выпивали. Потом я встретил своего должника. Он должен был мне ресторан за какое-то дело. И вот я уже в полувменяемом состоянии говорю: «Когда ты будешь рассчитываться?» Было три или четыре часа дня. Он отвечает: «Сейчас, жену отвезу, и поедем». А мы сидели в шашлычке рядом с рынком. Он жену отвозит, мы садимся, едем. Какие-то девушки нас где-то на квартире должны были ждать. Мы к ним собирались ехать. Но почему-то снимаем на дороге каких-то двух… непонятно кого… едем с ними в ресторан, там начинаем ссориться. Едем куда-то назад, потом в какую-то еще баню собрались, но туда не попали… В итоге я попадаю в гости к одной даме, с которой случайно познакомился за две недели до этого в ресторане, где она дала мне свой телефон. Я звоню ей, она называет адрес. Было часов десять вечера. Я покупаю вино, мы вчетвером подъезжаем к ее дому. Я говорю: «Вы меня подождите, я сейчас поднимусь, узнаю, останусь ли я здесь ночевать». Потому что женщина вообще мне незнакомая. Я только знал, что ее зовут Жанной. Захожу к ней, говорю: «Жанна, я у тебя останусь?» – «Ну, оставайся». Я говорю: «Сейчас я пойду, машину отпущу». А пакет с вином и конфетами я оставил у нее. Спустился вниз, сказал: «Уезжайте, я здесь остаюсь». Они уезжают. Я поднимаюсь наверх. А в соседней квартире второй день шла свадьба. Город у нас маленький, все друг друга знают. И меня затягивают в эту квартиру на свадьбу, мол, пойдем выпьем. Естественно, я там теряю свое время, минут сорок сижу, пью. Потом вспоминаю, зачем я сюда пришел. Ну, уже действительно я там перегрузился. Я возвращаюсь к ней. Дверь открыта, она сидит на диване, злая, говорит: «Да мой муж такого не позволял себе! Ты где-то ходишь столько времени!» А я веселый, со свадьбы, и ссориться не хочу. Она же все ругается и ругается… она даже стала обзывать меня так, как я никому не позволял никогда в жизни. Я сел рядом с ней, на диван, обнял ее, а потом тряханул несколько раз, говорю: «Ты чего, опомнись!» Впоследствии судмедэксперт дал заключение, что я держал ее за горло. Где-то полторы минуты. В это время у нее сломалась подъязычная кость. Но я-то этого не знал, естественно. Я потом встал и пошел на кухню открывать пакет с вином, который с собой привез к ней. Ну, думаю, сейчас выпьем да и помиримся. Когда вернулся к ней, увидел, что она задыхается. Естественно, испугался. Естественно, убежал. На суде мне судья говорит: «Ты не хотел смерти, но должен был предполагать наступление последствий своих действий». В результате дает формулировку: умышленное убийство. Оказалось, что у нее папа был председателем еврейской общины. Конечно, там проплатили… дали мне самый потолок. Не учли смягчающих обстоятельств: у меня была полная осознанка, мне три четвертых от срока могли дать. Но было предвзятое отношение. Так я оказался в колонии для бывших сотрудников.– Каким было первое впечатление от колонии?
– Будто я попал в страну кривых зеркал. На полном серьезе, все встало с ног на голову. Когда я сюда пришел, для меня соврать было целой проблемой. Я всегда руководствовался таким принципом: пока человек меня не подвел, я ему верю. В колонии все наоборот: никто никому не верит. Все врут. Постоянно. Если в нормальном обществе интриган и гомосексуалист – это одно и то же, то здесь это уважаемые люди. Я отсидел в зоне пять с половиной лет. Конечно, я пытаюсь здесь выживать. Но для меня прожить день в зоне – это пытка. Потому что каждый день приходится видеть этих бывших сотрудников. Менты – это отдельная категория лиц в обществе, а бывшие менты – это вообще такие отбросы… хуже них уже никого не может быть! Понятие морали, которой живет общество, к ним не применимо. Они живут по своей морали, по своим критериям. Они вне общества. Абсолютно. И так происходит вообще в системе, в милиции. Это удельное княжество, где творятся свои дела.
– Вы ощущаете себя виноватым за преступление?
– Естественно. Я совершил преступление: человека нет. Осознание этого пришло дня через три после случившегося. И с чувством вины я еще очень долго жил. Я осознавал, что мой дом – тюрьма… Но меня не срок беспокоил. Меня беспокоила статья «Умышленное убийство». Я и на суде говорил: «Ладно, пусть срок останется прежним, но уберите формулировку об умышленном убийстве».
– В самом начале беседы вы сказали, что в жизни не бывает случайностей.
– Но я же вам объяснил, что я не мог ехать на преступление с вином и конфетами, стучаться по всем квартирам, искать малознакомого человека. Для чего? Чтобы совершить преступление? Случайностей не бывает не в плане совершения преступления, а в плане тюрьмы. Что случайно сюда не попадают. А попадают за тот образ жизни, какой ведут на воле. Лично меня в тюрьму привела… мания величия! Я считал, что весь мир вокруг меня вертится. Тесть мне постоянно говорил: «Зачем ты себя ведешь так вызывающе?» Если я заходил в ресторан и если не сыграли мою любимую музыку, это было для меня трагедией…
– Сейчас из дома вам пишут письма?
– С женой мы определили отношения как старые товарищеские. Я просил ее сообщать мне о детях. О себе она не пишет. И я уверен, что у нее уже сложилась своя жизнь. Потому что срок у меня большой…
– Желание в будущем эмигрировать осталось?
– Жить там – не знаю… А гражданство получить, конечно, хочу. Это для того, чтобы впоследствии наши родные правоохранительные органы меня не таскали. Потому что я знаю, как они работают. Преступление на участке совершилось подобное, они поднимают картотеку, кто есть из судимых, и первыми их в участок доставляют. А там никому ничего не объясняют. Там тебя просто на ночь закрывают, и ты там сидишь, неизвестно чего ждешь. Утром даже «извините» не скажут. Вот такая система наша. Правоохранительная.
Глава четвертая Предопределенные случайности
Шаг вперед, шаг назад
Карниз с шумом тяжелой вещи полетел вдоль окна. На грохот прибежал дневальный – осужденный. Глянув на место «аварии», он процедил: «Тэ-экс, ну, щас наладим».
Через пару минут в кабинет заглянул другой осужденный с молотком в руках.
– Можно? – спросил он.
– Подождите, мы скоро закончим беседовать, – ответил я.
– Вот смотрите, карниз упал, так уже через пять минут пришли делать ремонт. Сравните с нашими ЖЭУ… – в раздумье проговорил Владимир Иванович. На воле он занимал должность первого заместителя главы одного из районов Москвы. В колонию попал за взятку. – В чем разница? В ответственности. Здесь, в колонии, есть ответственность, на воле – нет. Потому что такая зарплата, что не формирует ответственности.
– В зоне вообще нет зарплаты.
– Ну, здесь перспектива – свобода.
– Выходит, чтобы привить чувство ответственности, нужно всех пересажать?
– А вы знаете, я был еще в СИЗО, к нам в камеру попали двое бывших прокуроров. Пообтершись в четырех стенах, они спустя время на полном серьезе говорили: хорошо было бы всех сотрудников правоохранительной системы запирать на какое-то время в камерах СИЗО. Зачем? На… стажировку! Особенно прокуроров. Ведь в уголовных делах только ставят галочку – рассмотрели, осудили… А что за этой галочкой? Судьба человека.
Сняв очки, Владимир Иванович потер глаза, близоруко прищурился.
– Я столкнулся с одним следователем окружной прокуратуры. Совсем молодой человек, говорит, что он – студент пединститута. И такие студенты нас судят…
На последнем слове он взмахнул руками, подавшись туловищем назад, уперся плечами о стену.
– Вы спрашивали, к чему в колонии нельзя привыкнуть. К тому, что здесь нахожусь. Это кошмарный сон. Судебный процесс – беспредел… Какие там адвокаты, их просто не слушают. Судья говорит: «Я так считаю». Всё, это доказательство вашей вины… Хотя нет такого юридического термина: «внутреннее убеждение». А многих людей лишают свободы именно на основании внутреннего убеждения судьи, который считает так, а не иначе. Теперь я знаю, что в нашей стране посадить могут любого человека. Доказать вину не могут, а посадить – могут. Это жутко… Но это следствие, а причины: МВД планирует, сколько человек нужно посадить, сколько возбудить уголовных дел по таким-то статьям. А значит, для этого нужно найти факты… и начинают такие факты «искать». Я позднее узнал, что в моем кабинете полгода велась видеозапись. Оказывается, всё ждали, что я возьму взятку… потратили сорок видеокассет! И что же? Я говорю: ну не было денег, мне их никто не вручал. Просмотрели сорок кассет – и ничего не увидели.
Владимир Иванович развел руками.
– Ведь если хотят уличить вымогателя, делают просто – помечают купюры, и вот он, взяточник, с поличным арестован. Я ничего ни от кого не брал, вину мою не доказали, не считая внутреннего убеждения судьи. Значит, кому-то сильно мешал…
Сжав кулаки, он решительно заговорил:
– Я вот никогда не прислушивался к поговорке: «От тюрьмы и сумы не зарекайся». На воле живешь – о плохом не думаешь. Наверное, это нормально… Только вот сам факт ареста воспринимается очень тяжело. Обстановка следственного изолятора перевоспитывает… за одну неделю… Но человек привыкает ко всему, даже к СИЗО. Жить-то нужно, человек адаптируется к новым условиям. А привыкнув, он понимает, что можно – нет, не жить, а существовать. Люди на воле не знают, что наши суды несовершенны. Процветает корпоративность: никакой из вышестоящих органов не станет признавать, что суды плохо работают. Суд – особая инстанция, здесь решаются судьбы людские, считается, что в суде не могут ошибаться… Поэтому любой приговор заранее обречен к исполнению. О СИЗО еще… Вот сидят в том числе за экономические преступления. Кому они, эти люди, опасны? Их нужно было бы освободить по подписке. И пусть гуляют себе. До суда. Со мной в камере, в Москве, сидел начальник отдела милиции. Три с половиной года провел он в СИЗО. Обвиняли по 290-й статье – в получении взятки. А потом его оправдали. Человек три с половиной года без вины отсидел! Я провел в СИЗО год и восемь месяцев. Это очень много. Когда я прибыл в колонию, то первое время даже не мог далеко ходить. Сейчас поясню, что это значило. Когда есть свободное время, разрешается прогулка на территории отряда. И вот во время прогулки я делал три шага, а потом автоматически разворачивался, чтобы таких же три шага сделать в обратном направлении. Как привык в камере СИЗО двигаться – там тесно, со всех сторон углы, кровати, люди – шаг вперед, шаг назад, так и здесь, в колонии, плечо само разворачивалось через три шага. Я один раз так стал поворачиваться, потом спохватился, думаю, что это я делаю? Разворачиваюсь!.. Зачем? Автоматически, оказывается. Даже смешно мне стало. Хотя грустно все это…