Спецзона для бывших
Шрифт:
– Вообще-то у нас с подельником все бы срослось, потому что в УВД нас считали погибшими при исполнении.
– В самом деле?
– Ну да, так считали. В том смысле, что кто-то ограбил банк, а нас, сотрудников вневедомственной охраны, убили и трупы спрятали. Мы даже попросили знакомую моего друга отнести в УВД табельное оружие – автомат и пистолет. Ведь мы ограбили банк, находясь при исполнении. Оружие было при нас.
– Отнесла?
– Да, отнесла. Сказала, что нашла в лесу.
– Ей поверили?
– Поверили.
Обведя взглядом радиоузел, Виталий произносит:
– А в колонии со мной произошла парадоксальная вещь. Здесь ко мне относятся как к человеку. Понимаете?! Мне приносят аппаратуру, я ремонтирую, значит, кому-то нужен, а главное, меня уважают. А на воле было самое настоящее болото. На службе не было роста. И не было человеческого отношения к сотрудникам. Вот в чем парадокс: в зоне я вдруг почувствовал, что кому-то нужен, а на воле такого чувства у меня не было.
Через подставных лиц
В 2005 году в Москве состоялся громкий уголовный процесс по делу «черных риелторов», промышлявших на незаконном приобретении и последующей перепродаже квартир одиноких москвичей. Следователей, занимавшихся этим делом, поразили не только масштабы махинаций, но и необыкновенная дерзость преступников. Впоследствии выяснилось, что мошенникам помогали профессиональные служители Фемиды – несколько судей районных судов Москвы.
Осужденный О.
– Я – бывший судья Бутырского межмуниципального районного суда Северо-Восточного административного округа города Москвы. Рассматривал исключительно гражданские дела. Работал в период с 1989-го по 1998 год. В 1998 году мои полномочия прекратили по ходатайству Генеральной прокуратуры. В 1999 году было предъявлено обвинение. Вначале по статье 159-й. В 2002 году было предъявлено обвинение по 210-й, в 2004 году было следствие закончено. В 2005 году состоялось решение суда, по которому я был признан виновным.
– Получается, что следствие велось шесть лет?
– Да. Все это время я был под подпиской
– Чем в этот период занимались?
– Безусловно, после прекращения полномочий, работать в правоохранительных органах мне уже было нельзя. И с 1998 года я возглавлял юридический отдел Российского национального музея. Практически год, с 2004-го по 2005-й, шло судебное заседание. 1 августа 2005 года был оглашен приговор. А кассационное рассмотрение по нашей кассационной жалобе состоялось в июне 2006 года, то есть через десять месяцев. После чего я был этапирован сюда, в колонию.
– О вашем деле сообщалось в прессе…
– Да, на протяжении всего следствия и на протяжении всего судебного заседания я практически постоянно общался со средствами массовой информации. Но бывало, что даешь интервью, а потом читаешь и видишь там полную противоположность тому, что рассказывал. Хотя говорю это не в упрек кому-либо. Может быть, время было такое…
– Что конкретно искажалось в СМИ при освещении вашего уголовного дела?
– Могу сказать, положа руку на сердце… была банда мошенников, это были люди исключительно гражданские, как их можно назвать, бытовики. Их было, наверное, человек пять. Чем они занимались? Как рассказал предводитель этого преступного сообщества, он по заданию начальника РУБОПа города Москвы отсуживал приватизированные квартиры, оставшиеся после смерти людей, у которых не было наследников. Либо не приватизированные квартиры. А жена начальника РУБОПа была председателем моего суда. Заместитель председателя этого же Бутырского суда проходила со мной по делу как вторая обвиняемая. Какая была схема преступления? Они через ЖЭК и через участковых находили вот эти квартиры. После того как квартира освободилась, то есть где человек умер, они соответственно готовили документы. Они подделывали завещание, они подделывали какие-нибудь… Просто когда возбудили уголовное дело, у того человека, который был организатором этого преступного сообщества, нашли десятки печатей, штампов нотариальной конторы, судов, отделений милиции. Тем более «крыша» у них была такая серьезная. Это его слова, на судебном заседании он об этом рассказал. Когда слушалось уголовное дело в отношении нас, судей, он выступал в качестве свидетеля. И вот буквально при мне он это говорил.
– Что именно он говорил?
– Что «крыша» – начальник РУБОПа города Москвы, который ему сказал, что двадцать квартир или тридцать квартир он должен отработать. А для того чтобы его не «кинули», квартиры надо проводить через Бутырский суд, где председателем суда была его жена. Но нужен еще судья, который проводил бы эти квартиры, то есть дела рассматривались бы. Они не рассматривались по закону, как потом уже было восстановлено. Потому что не было людей фактически. Все были подставные. Значит, что делалось? Когда освобождалась квартира, подделывалось завещание. И нужны были люди, на которых оформить это завещание. У него был человек, одна женщина, которая занималась этим вопросом. Она в глубинке находила людей, которые приезжали сюда, на них оформлялось это завещание, они ездили в нотариальную контору, они ездили в суд, они ездили в Комитет по регистрации прав на недвижимое имущество. Регистрировалось решение суда. И уже впоследствии эту квартиру продавали. Судья, которая слушала, если можно так сказать, эти дела, – вот она как раз работала в моем суде, она была заместителем председателя. Как она потом сказала, что на нее надавила председатель суда, и она вынуждена была «слушать» эти «дела». Таких решений у нее было порядка ста. Как рассказал на судебном заседании организатор преступного сообщества, что сначала он работал на начальника РУБОПа, а потом ему захотелось поработать на себя – соблазн велик, деньги большие. Но как можно на себя работать, если все дела учитывались по канцелярии?
Поэтому ему ничего другого не оставалось, как подделывать печати судей. Все эти дела происходили в 1994–1998 годах. Поначалу он делал все так, как ему говорили, то есть через судебное решение, через судебное заседание. А потом понял, что можно обойтись одной копией решения суда, даже поддельной. На судебном заседании присутствовал человек, который признал, что печати судей он подделывал. Более того, у этого человека были изъяты печати судей, в том числе моя печать. И было установлено, что печати подделывались. При помощи поддельных печатей и поддельных подписей эти квартиры продавались. Когда началось следствие, было установлено, что от моего имени есть порядка двадцати копий решений суда на признание права собственности на жилое помещение. Провели экспертизу. Оказалось, что семнадцать копий решений – поддельные, а три якобы подписаны мною, и печати на них якобы стоят подлинные. Потом оказалось, что эти три копии решения были датированы тем периодом времени, когда я находился в отпуске в Сочи. Это подтверждает мое безусловное алиби. Тем не менее, суд проигнорировал все это. Когда судья огласил приговор, пришел конвой и надел мне наручники. Было очень тяжело пережить это психологически. На суде присутствовала пресса, и на меня были направлены камеры. Я знал, что по всем каналам покажут все это. И я старался, как мог, чтобы не выдать никак свое психическое состояние. Приговор огласили часов в пять или шесть вечера. Вначале мы заехали в шестой изолятор, в Печатники, там двух женщин высадили. Потом меня повезли на «Матросскую тишину», где передали другому конвою, и с другим конвоем я приехал на Бутырку. В Бутырке несколько часов проводились всякие мероприятия: дактилоскопирование, анализы крови брали… Потом час или больше я просто сидел и ждал, пока придут за мной. И где-то в час ночи, может быть, во втором часу меня подняли в камеру. Когда открыли дверь… это было угнетающее зрелище! Одно дело смотреть это все по телевизору, и другое дело – ощутить это на себе. Когда видишь перед собой двухъярусные кровати, на спинках кроватей висит одежда, и этот запах… Понимаете, когда меня подняли в камеру… Люди, которые сидят в СИЗО, они смотрят, в основном, такие передачи, как «Чрезвычайное происшествие», «Дежурная часть», где обсуждается криминальная хроника. Час назад они смотрели по телевизору, как меня арестовывали. И как мне потом сказали, они уже знали, что меня привезут, но не знали, в какую камеру. Камера оказалась достаточно большая – на двадцать две койки. Но в камере было порядка тридцати человек. Если бывших сотрудников арестовывают, так это, как правило, работники милиции. А поскольку я был судья, а судей сажают достаточно редко, то на себе я испытал отношение бывших работников милиции. Безусловно, никого из них я раньше не знал. Но тем не менее они были настроены не очень дружелюбно в отношении меня. Мне сразу поставили в упрек, что я судья и что все судьи такие-сякие. Но это был всплеск эмоций. Конкретно никто не мог меня ни в чем обвинить, поскольку я ничего конкретного никому не делал и поскольку этих людей видел вообще в первый раз. Но, так или иначе, мне пришлось привыкать к этим новым условиям. 27 июня 2006 года меня привезли в колонию. Информация, похоже, опережала столыпин. Потому что когда я приехал сюда, тут уже знали, что в колонию едет отбывать наказание столичный судья.
– В колонии к чему труднее всего адаптироваться?
– Само лишение свободы угнетает. Психологически очень тяжело.
– Чем занимаетесь в зоне?
– Здесь я чем только не занимался. Когда я приехал в 2006 году в зону, меня назначили руководителем секции социальной помощи осужденным. Потом работал в обувном цеху. После этого был заведующим кафе-баром в колонии. А недавно меня перевели в самый большой отряд колонии, где порядка двухсот человек, и там я возглавляю секцию трудовой адаптации осужденных.
– Сложно работать с осужденными?
– С людьми вообще тяжело работать. А с людьми, которые лишены свободы, думаю, что вдвойне тяжело. Потому что психологически люди не уравновешены…
– Чем конкретно приходится заниматься в отряде?
– Благоустройством отряда…
– Зона может изменить человека?
– На мой взгляд, не может. Я просто на себе в этом убедился. Я за несколько лет в зоне другим человеком не стал.После побега
Вопрос о сроке заключения приводит осужденного Р. в замешательство. Наконец он собирается с мыслями:
– Дело в том, что по амнистии 2000 года мне сократили срок как участнику боевых действий. В итоге мне остается отбыть восемь лет. Но я бы уже сейчас вышел на свободу, если бы не сбежал из колонии. Потому что в бегах я был ровно восемь лет.
Осужденный Р.
– Родился я 1 января 1968 года в городе Мурманске. Отец – военный, дед – Герой Советского Союза, ему поставлен памятник в Мурманске. Мне есть чем гордиться… Когда я закончил восемь классов, поступил в Суворовское училище в Ленинграде. Но не закончил училище – выгнали за драку. Уехал опять в Мурманск, где закончил техникум по специальности моторист-судоводитель. Потом я пришел в военкомат и подал заявление о том, что я хочу служить в «горячей точке» – в Афганистане. Служил в Файзабаде, Кандагаре и Джелалабаде. Я принимал непосредственное участие в операциях, имею два ранения и два ордена Красной Звезды. Есть благодарность за службу от Верховного Совета Советского Союза и личное поощрение Горбачева.
– За что вас поощрили?
– Во-первых, за сопровождение Переса де Куэльяра, когда он прилетал в Кабул. Он возглавлял тогда ООН. А во-вторых, за сопровождение Розенбаума Александра по всему Афганистану. Он ездил с концертами. Наша группа его сопровождала.
– Ну а вы в какой должности были?
– Я был командиром взвода.
– Во время сопровождения были нештатные ситуации?
– В принципе, обычная война…
– Я имею в виду ситуации, при которых возникала угроза жизни Розенбауму?
– Вообще, Сашка молодец! Он объездил весь Афган…
– Общались с ним?
– Мы и сейчас общаемся. Мужик очень хороший.
– Чем вы занимались после Афганистана?
– Вернулся в Мурманск. И уже на четвертый день устроился работать на 287-ю базу снабжения Северного флота. Потом заинтересовались мною органы госбезопасности – в то время КГБ. Потому что я знаю три языка в совершенстве.
– Какие?
– Фарси, английский и норвежский.
– Где вы их изучили?
– Сам. И отец учил.
– То есть дома?
– Ну, не только. Я ходил в школу английского языка, ходил в клуб юных моряков, закончил художку, закончил музыкалку…
– Понятно. Что было дальше?
– Мне предложили
– За что вас осудили?
– Осудили меня, еще по старому Уголовному кодексу, по 102-й статье – это убийство, по 146-й – разбой, по 144-й – кража, и по 218-й – оружие.
– И вы утверждаете, что все исходило из вашей работы?
– Нет, дело в том, что часть исходила из работы, а часть исходила из побуждения лучшего. Мое дело разделили на два уголовных дела… А вообще, когда завели дело, то я уволился годом назад, чтобы не попасть в сводки по Комитету.
– То есть уволился задним числом?
– Да, я уволился задним числом. Я пошел на это, потому что начальство относилось ко мне хорошо. И меня попросили.
– Расскажите о своем преступлении.
– Дело в том, что я очень сильно увлекаюсь автомобилями. Знаю их «от и до». Ну и связался с компанией… Перебивал номера на дорогих иномарках. И перекрашивал машины.
– У вас была своя мастерская?
– Да, я сделал себе мастерскую…
– Большие деньги крутились?
– Да, нам троим перепадало… Собрались мы, трое «афганцев», нам перепадали деньги, и мы держали этими деньгами два детских дома.
– Что значит «держали»?
– Ну… приносили туда деньги, то есть поддерживали ребят.
– И вы в то же время работали в КГБ?
– Да.
– И перебивали номера краденых машин?
– Да.
– Был страх, что вас когда-нибудь разоблачат?
– Я уже анализировал свои ощущения. Может быть, не хватало адреналина после войны.
– Но вы жили в ожидании чего-то?
– Как сказать… просто это было несерьезное занятие. Никто очень серьезно к этому не относился.
– Но ведь кто-то реально угонял машины?
– Реально угоняли машины те люди, с которыми мы связались.
– То есть в деле было больше людей, а не только вы трое?
– Да, было гораздо больше людей. А мы втроем только перебивали номера. И делали это так, что потом ни одна экспертиза практически это не могла доказать.
– Вы сказали, что вас осудили еще за убийство.
– Это уже другое дело. Суть в том, что, когда я перешел в другой отдел, мне приходилось работать с сексотами, то есть с сотрудниками, которые числились у нас. Была такая мамочка проституток, работавшая в элитной гостинице «Арктика». Те иностранцы, которые через них проходили… Девчонки собирали сведения и передавали нам. Вот… как остальное случилось, мне бы не хотелось говорить.
– Но вы кого-то убили?
– Нет, на моих руках крови нет. Часть моей вины есть – это то, что я знал, мог предвидеть, это есть…
– Расскажите, как вообще было возбуждено уголовное дело? Какие факты вскрылись?
– А вскрылось все как? Вскрылось так, что… вообще война между милицией и комитетчиками как была, так и остается. В милиции обрадовались, что взяли сотрудника КГБ, тем более за убийство, за оружие. Это дало погоны и другие плюсы тем людям, кто этим делом занимался… То, что я прошел через пресс-камеру, и то, что у меня два ножевых ранения… Меня прозвали даже «железобетонным столбом» за то, что я не давал показания. Меня посадили в обычную камеру – не для бывших сотрудников. Это была пресс-хата. Когда в ней произошла драка, одному я сломал руку, второму – ребра сломал. После этого я уже переехал в камеру для бывших сотрудников. То есть меня оставили в покое.
– Какой срок вам дали?
– Сначала дали тринадцать лет. Потом им показалось мало. Прокурор отменил решение. Меня пересудили и дали пятнадцать лет. Но со сроком получилась интересная штука. Дело в том, что я сбежал из этой зоны.
– Когда это было?
– Это было в 1999 году. В зоне я очень хорошо зарекомендовал себя. Отпустили меня в отпуск. Жена у меня сейчас живет в Сибири. Я поехал к жене. Все было нормально, и я уже возвращаться хотел обратно сюда, в зону… то есть не было у меня мыслей о том, чтобы отсюда сбежать. Тем более десять лет срока было впереди – пять лет я уже отсидел. Отношение начальника зоны ко мне было очень хорошее. И подводить людей я просто не хотел. Мне даже доверяли машины, которые шли в зону в ремонт. Я ехал из отпуска на чужой машине. И в последний момент я позвонил родителям в Мурманск. Отец сказал, что мать в очень плохом состоянии. Нужна операция. Я позвонил одному из сотрудников зоны – не буду говорить кому, сейчас он уже здесь не работает – и он сказал мне: «Ну, вернешься в зону – решим». А отец и мать для меня – это всё. И мне надо было всего лишь четыре дня, чтобы слетать туда на самолете, найти деньги на операцию, потому что отец нигде бы не стал просить. И я бы вернулся обратно. В зону я не поехал. Развернул машину, доехал на ней до Свердловска. Гнал днем и ночью, потому что чувствовал, что меня вот-вот объявят в розыск. Машину оставил в Свердловской области и попал – не буду говорить, каким путем, – в Мурманск. В Мурманске мне помогли друзья – дали денег, много, – и я отвез матушку вместе с отцом в Москву. Матери сделали операцию. Потом я вернулся обратно в Мурманск. Я уже находился в розыске. Можно было сдаться в тот момент. Но надо было отдавать деньги. Потому что я людям пообещал отдать деньги. Я опять уехал в Москву. Устроился охранником к Славе Зайцеву на проспекте Мира, 24. Потом работал по оформлению земли, стал директором базы отдыха, потом стал работать в Ленкоме артистом. Устраиваться мне помогали те люди, которые после Афганистана работали в охране. Помогали и те, кто работал в Комитете когда-то со мной.
– Они знали, что вы сбежали из колонии?
– Знали.
– Где вы еще работали?
– Снимался в кино.
– В каком?
– В сериале «Адвокат». Это первая часть. Шестая, седьмая и одиннадцатая серии. Правда, без моей фамилии.
– Кого там играл?
– В одиннадцатой серии – наемного убийцу, в шестой и седьмой – водителя.
– С кем-нибудь из известных актеров общался?
– Да, со многими.
– Ну и кто запомнился больше всего?
– Бондарчук-младший.
– А в Ленкоме кого вы играли?
– В четырех спектаклях я играл.
– В каких?
– Дело в том, что там не моя фамилия указывалась, поэтому не буду говорить. Я был в бегах и представлялся под другим именем.
– И что же, при оформлении на работу у вас не спрашивали документы?
– Мне верили на слово. Просто помогали те люди, которые меня везде рекомендовали.
– Что дальше было?
– Я заработал приличные деньги, вернул долг. Встретил в Сергиевом Посаде женщину. Она верующая, очень хороший человек. В Сергиевом Посаде я начал учиться писать иконы. Прошел обучение, помог восстановить в самой лавре некоторые иконы. Потом вернулся в Москву и устроился таксистом.
– Сколько лет вы были в бегах?
– Всего восемь лет.
– И судя по вашему рассказу, особо-то вы и не скрывались.
– Но с психологической точки зрения быть в бегах очень тяжело. Потом даже следователи удивлялись тому, что за эти восемь лет я не совершил ни одного правонарушения.
– Как же вас вычислили?
– Честно говоря, это было по пьянке. Я позвонил в Мурманск своему другу, полковнику милиции, и сообщил, что скоро приеду. Дело в том, что я захотел повидаться с родителями. Друг подтвердил, что меня уже никто не ищет, дескать, меня потеряли давно. Он и сдал! Правда, когда я уже ехал в поезде, он позвонил мне и сказал: «Тебя уже ждут. Поэтому лучше слезь где-нибудь по дороге». Я спросил: «А как так получилось?» Он говорит: «Я не буду всего рассказывать». Ну и всё, я в Кандалакше взял несколько бутылок водки и напился. Приехал в Мурманск. Отец с матерью были на вокзале. Мне дали попрощаться с ними. И сразу увезли в СИЗО. Потом этапом – обратно в колонию.Приложение Из запомнившихся высказываний обитателей спецзоны
О заключении
Меня посадили на двадцать лет. Я отношусь к этому философски: я просто приехал сюда жить.
Зона похожа на армию. Но в армии знаешь, что через год выйдешь…
В зоне все ходят, как у нас говорят, на ручнике, сдерживают себя постоянно. Видимое благополучие – только мнимое.
Зона – это вынужденная командировка.
В зоне сейчас спокойно. С опаской я гляжу на это. Не может в зоне быть спокойно.
О письмах
Трудно заставить себя писать домой письма. О чем? О том, что был на работе, копал канаву? Поэтому начинаешь писать от третьего лица.
О наказании
Я-то в зоне проживу, а наказали тех, кто меня любит: мать, жену.
О необходимости общаться
В тюрьме обязательно нужно хоть с кем-то общаться. Если не общаться, уйти в себя, переживать, то по коже пойдет сыпь. Появятся болячки, зуд. Так со многими бывало.
О правилах поведения
В зоне соблюдается правило: не укради. Если опустится, то его опустят. Он боится. «Лучше два раза спросить, чем один раз взять без спроса» – так говорят здесь. За спрос не спросят.
В тюрьме нельзя врать. Лучше промолчать.
В тюрьме свои правила. Нельзя говорить спасибо. Надо говорить: «Благодарю от души».
В тюрьме нельзя храпеть. Сразу разбудят.
В зоне не принято расспрашивать, если человек сам не расскажет.
Заповедь в зоне: не бери в долг, но и не давай. Хочешь курить? Нет табака? Откажись вообще. Чтобы не быть зависимым от кого-то.
О татуировках
Некоторые осужденные делают здесь наколки. Зачем? На память о зоне! Это же идиотизм!..
О больших сроках заключения
У кого большой срок – больше двадцати лет – они на грани срыва. На грани шизофрении. Хотя ведут себя внешне нормально. Но у него как будто перед глазами пелена, как у сектантов.
В зоне у многих плохо с психикой. Нервные расстройства…
О молитвах
В колонии есть молельная комната. Туда ходят, молятся. Но не каются, они просят побыстрее их освободить.
О спецконтингенте
В нашей зоне сидит один младший начсостав. Большие начальники в зону не попадают.
О бывших коллегах
Интересный момент: как только сотрудник правопорядка совершил преступление, он уже уволен задним числом. И «кидают» в силовых структурах – это удивительно.
О следствии
Я сам читал в уголовном деле такую фразу: «Свидетелю нельзя не верить потому, что он доктор юридических наук».
О приговоре
В моем приговоре написали: «Угрожал неустановленным следствием пистолетом и наручниками».
О проблемах
У меня только одна проблема: хочу домой.
О перспективах
В тюрьму человек попадает, как в могилу.
О самокритике
Попав в зону, я ощущаю себя дураком. Умнее надо было быть.
О доверии
В зоне по-другому смотришь на жизнь: в жене сомневаешься, друзьям уже не веришь.
О первом дне неволи