Спецзона для бывших
Шрифт:
– В одной камере с ним сидели?
– Нет, но я знал, что его держат тоже в этом СИЗО. Там всего сто человек сидит, такой небольшой изолятор для элитной публики.
– Какие мысли появляются у человека, вдруг оказавшегося за решеткой? Возникает недоумение?
– Вы знаете, недоумения не было. Потому что все, кто туда попадал, прекрасно знали, как это делается. И потому что сами раньше делали то же самое. Лично меня тюрьма заставила взглянуть на себя со стороны. И я вам скажу совершенно откровенно: мне это было неприятно. Стыдно было… как я себя раньше вел. Вот это особое подобострастное отношение окружающих к должностному лицу… Когда ты в качестве такого должностного лица приезжаешь куда-то, и тебе везде рады, готовы угодить, тебя везде приглашают… А ты воспринимаешь это за какое-то откровение, за доброжелательность. Всеобщую! И… не желаешь увидеть, что это всего-навсего лишь заинтересованность людей в твоем расположении, чтобы они через тебя смогли порешать какие-то свои вопросы. Их радушие ты принимаешь за чистую монету. И уже думаешь о себе: «Да я просто хороший парень! Да меня везде ждут! Мне везде рады!» И с этой иллюзией трудно расстаться. Даже в тюрьме… Я вот все настраивал себя, сидя в зоне, на работу адвоката в будущем. Постоянно следил за законодательством, писал жалобы – за других осужденных… я их столько здесь понаписал, но вот
– Не появится ли у вас комплекс недоверия? Ко всем, кого встретите? Ведь надо кому-то и верить.
– Надо жить без иллюзий. Правильнее будет так сказать. Потому что весь мир построен на компромиссах, абсолютно весь мир. На каких-то взаимных интересах. Если вы вдруг выходите за пределы этих взаимных интересов, это значит, здесь что-то иное. Может, конечно, быть очень тесный круг общения – это твоя семья, например. Вот так и создаешь свой мир, а за пределами этого мира совершенно иные отношения. Отношения именно взаимной заинтересованности.
– Давайте поговорим о жизни в колонии. Что это за жизнь?
– Несмотря на то что я двадцать лет проработал в прокуратуре, я, когда попал в зону, то сразу ощутил – это другой мир. Другие манеры общения, другой язык. Или ты начинаешь учить этот язык и принимаешь правила поведения, или ты становишься отверженным в этом мире. Третьего варианта нет. Здесь действительно нужно выживать. Потому что в колонии все обострено… И здесь действует материальная заинтересованность, она выходит на первый план во всех отношениях. Здесь просто так тебе даже иголку не дадут. Заведомо предполагается, какую услугу ты окажешь в ответ.
– О каких услугах вы говорите? Ведь в зоне никто ничего не имеет. Все равны.
– Это только на первый взгляд. Например, я не хочу мыть пол. И я тогда подхожу к кому-нибудь и говорю: «Ты согласен помыть пол?» И даю ему пачку сигарет. Он, конечно, соглашается. И он это делает каждый день. Или у меня порвались брюки. У меня нет навыков их зашивать. И опять пачка сигарет помогает мне решить проблему. Вот уже начинается взаимный интерес, о котором я упоминал.
– Только не говорите, что зона – слепок общества, оставшегося за пределами колючей проволоки.
– А я так и думаю. На воле что-то делают за деньги, а здесь – за услуги.
– Это нормально?
– По-другому здесь невозможно.
– Ну почему же: если умеешь, зашей брюки товарищу по несчастью просто так, без корысти, не беря сигареты. Научи его самого шить, вот и всё. Обычные человеческие отношения.
– Здесь этого не бывает. Потому что в зоне масса людей, которые не имеют никакой поддержки извне. И они вынуждены… работать… Ну вот еще пример: существует график уборки территории, для всех без исключения. А я, допустим, не хочу идти: долбить лед или собирать окурки. Я даю кому-то сигареты, и человек за меня это делает.
– Что-то много вы раздаете сигарет…
– Я не сказал главного: я редко кому-либо что предлагаю. Это тот человек сам приходит ко мне и предлагает свою услугу.
– А по каким причинам он мог оказаться без поддержки извне? Семьи остались, дети остались. Неужели у многих, попавших в зону, родня отворачивается? Но друзья остаются. Переписывайся, получай посылки.
– Не-е-ет, человек уходит в этот мир, как в могилу. Не каждый, но большинство. У нас в отряде сидит один человек, у которого пять братьев и две сестры. И никто ему не пишет и посылки не шлет. Я долго пытался понять. Это реакция ответная: значит, он относился к ним так же в прошлой жизни. У него были с родственниками такие отношения. И он для них и не был кем-то близким, несмотря на родство. Он что был, что не был. Ушел, ну и ладно. У них нет сострадания, потому что он не был для них значимым. Но люди даже здесь не хотят этого осознать и понять, почему они одни остались. У них растет ненависть к родственникам, что они его не хотят поддержать. Хотя сам он в прошлой жизни тоже ничем им не помог. Мало того, еще был, может быть, обузой. Ведь есть масса примеров, когда женщина начинает нормально жить только тогда, когда ее мужа посадили. К сожалению, это объективная реальность. Вот несмотря на то что в колонии отбывают срок бывшие представители власти, среди них масса наркоманов, алкоголиков. Это люди, которые деградировали еще на свободе. Здесь отбывает наказание один бывший майор, в прошлом начальник отдела уголовного розыска, – он ходит окурки собирает. Деградировал до крайней степени. Он ходит чрезвычайно помятый, небритый, грязный – редкий бомж таким бывает. А здесь этот бывший сотрудник ходит, для него это нормально. Если раньше на службе с него требовали какой-то приличный вид, то здесь никто не требует. Он предоставлен сам себе. В колонии таких осужденных называют «чертями». В зоне я пришел к поразительному выводу: в нашей стране в органы власти идет всякий сброд. Только в одном нашем отряде пятнадцать человек не имеют среднего образования. Они учатся в колонии в средней школе, начиная с восьмого класса. Но это же были представители власти! Как же их брали в милицию? Но это, я говорю, только в нашем отряде. А в колонии их наберется человек шестьдесят. И это взрослые люди, которые состояли в должностях. У меня товарищ появился в зоне. Он бывший прокурор. У него уровень достаточно высокий. Вот такое большое расслоение в зоне. Еще один мой товарищ – бывший подполковник, из гарнизона. Сел тоже за взятку. Но по натуре он человек воспитанный, тактичный, интеллигентный. Он не может влиться в эту волчью стаю. Несмотря на то, что он вроде бы должен быть солдафоном. И вот для него непонятны такие вещи, как подставить кого-то. Хотя в милиции это в порядке вещей. К сожалению, в зону народ, который здесь сидит, принес самое плохое – ментовское. Как говорят про них – менты. Они и есть менты. Это их самое плохое качество. Люди без принципов. Заложить, подложить какую-то гадость, интриги плести… Ведь работает в зоне только часть осужденных, остальные сидят без работы – это простойные бригады. И вот они весь день сидят и обсуждают друг друга. Сплетни плетут. Без конца. Одно и то же каждый день. Я вам приведу такой пример. Вот меня когда привозили на судебный процесс, помещали в «стакан» – это отдельная маленькая камера, пятьдесят на пятьдесят. Сидишь, ждешь своей очереди, когда тебя приведут к судье, он допросит. Охрана тут же. Процесс прошел, я жду вечера, когда меня повезут
А вот сейчас я смотрю, когда в колонию попадают молодые милиционеры, они адаптируются уже через два часа после заезда сюда. Для них вообще ничего не меняется. Бандитская среда для них родная. Повадки, манера общения, темы разговоров – все то же, что у шпаны из подворотни. Это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Я ведь тоже привык к зоне. Это сначала она меня смутила, а потом адаптировался. Внутри зоны все вопросы регулируют сами зэки. Офицеры сидят только на КПП. А на территории зоны в специальных будках сидят зэки, они проверяют, чтобы никто лишний не выходил из локального участка. Зэки ходят в патруль, смотрят, чтобы все были одеты по форме, в робу, чтобы у всех были бирки. Зэки следят за поддержанием чистоты. Завхоз в отряде – зэк! – смотрит за порядком в отсутствие начальника отряда. Чтобы все было покрашено, побелено, чтобы вовремя сменили белье. И в этих условиях у зэков вылезает все ментовское. Он смотрит на тебя так же, как вчера смотрел на бабушку, торгующую семечками на рынке. Есть такие, что готовы тебе тут же в горло вцепиться. По любому поводу. Вот парадокс: в колонии они сразу принципиальными становятся. Почему? Потому что в большинстве случаев в зоне на должностях оказываются именно те, кто не состоялся в прошлой жизни. И здесь у них появляется единственный шанс как-то показать себя. Это такое рвение… В зоне он наконец-то стал начальником. Сегодня его ставят, например, банщиком. Ну кто такой банщик? Твое дело тазики убрать… Ничего подобного! Я могу тебя пустить в баню, а могу не пустить. Цепочку может себе завести он, будет ходить наматывать на палец – ну ведь начальник он!.. Большой теперь человек! А цепочка выступает как атрибут представителя власти. Назавтра ситуация меняется: его вдруг убирают с должности. И вот он стоит в углу совершенно потрясенный. Конец карьеры и всех жизненных планов!.. И он снова пытается лезть во все дыры: лишь бы хоть как-то соприкоснуться опять с властью. И смех и грех. Став начальником, он может послать тебя. Безнаказанно. Он ощущает, что это власть… Вот почему в зоне очень много обиженных? В каждом отряде человека два-три таких есть.
Меня это поначалу поразило: столько отверженных! Но их опущенными сделали не здесь. Или где-то в СИЗО, или на этапе. Я долго пытался понять причину явления. И вдруг понял: да, их выбросили из общества, но им хочется, чтобы был кто-то, кто еще ниже их стоит. И этих обиженных будет все больше и больше. Потому что всегда хочется сказать: «Да, я, конечно, совсем растоптан, но ты, сволочь, ты-то вообще мразь. Я выше, чем ты». Парадоксальная ситуация возникла в одной из тамбовских колоний. Этот случай описан в литературе. Собрали всех обиженных в один барак, чтобы их больше не унижали. Через два дня среди них появились свои обиженные – повторно опущенные – и те, кто ими командовал. Даже среди них возникла иерархия. И в этом заключается человеческая сущность. Думать, что есть еще кто-то ниже меня. Это помогает сохранять собственное достоинство, вернее, остатки этого достоинства. Хоть вот столечко его сохранить. Среди обиженных есть даже с высшим образованием. По местным понятиям, с ними нельзя здороваться. В столовой они сидят за отдельным столом. В помещении отряда у них отдельный угол. Все знают, что там живут обиженные, туда заходить не стоит. Есть в зоне и своя элита – это блатные или приблатненные. В основном это те, кто занимает какие-то должности.
– Для администрации колонии вы все равны.
– Ничего подобного.
– Все вы ходите строем?
– Да.
– В одну столовую?
– Совершенно верно.
– В один клуб?
– Да, но…
– Чем же элита выделяется среди других? И кто ее выделяет?
– Это вопрос, переходящий в разряд опасных. Для всякого, кто его будет обсуждать. И для меня в том числе. Эту тему можно обсуждать только за пределами колонии. Я недавно ездил в отпуск на две недели, впервые за последние пять лет, и поймал себя на странных ощущениях. Как только я вышел за ворота зоны, я сразу ощутил, что это временная свобода. Что надо возвращаться. Прямо сейчас. Что меня вывели на экскурсию. Показать – и обратно. Вот настолько зона впитывается в сознание. Я на рынке подошел к прилавку, чтобы купить рыбу, достал деньги и тут же их спрятал. И стал оглядываться, не смотрит ли кто. Только потом поймал себя на мысли, что я уже не в тюрьме.
– Если бы вдруг вы столкнулись на улице с тем, кто писал на вас заявление… Ваша реакция на такую встречу?
– Я давно уже все это пережил. Для меня нет барьеров общения с ними. Для них, конечно, страх будет на всю оставшуюся жизнь: вдруг я начну мстить? А для меня они уже не существуют. Мстить не собираюсь. Жизнь такая короткая штука. Тем более после пятидесяти лет начинаешь понимать, что тратить ее на выяснение отношений с кем-то… Когда каждый день прекрасен. Даже здесь, в зоне, если его правильно прожить. Если не стоять на помойке возле окурков целый день, а заниматься чем-то. Потому что масса интересного. Я вот с утра встаю и сразу работаю – целый час сижу и… пишу! Я пять лет потратил на то, чтобы добиться реабилитации своего деда. Он был репрессирован в тридцать третьем году. Я установил переписку с ФСБ, прокуратурой, милицией, архивами. Естественно, раз я писал из тюрьмы, то отношение ко мне в этих инстанциях было иное. Но тем не менее я добился реабилитации деда. И матери. Находясь здесь. Получил документы наконец. Я считаю, что сделал для матери самое полезное, что мог сделать. Потому что ей все время отказывали. Дед умер в ссылке. Следов никаких не было. Я нашел следы. Еще в зоне я пишу жалобы за других осужденных, поскольку с грамотностью у многих проблемы… Приходят и просят написать жалобу по его приговору. Изучаю суть вопроса и потом пишу. Еще я в зоне стал писать рассказы. Я думал: почему это меня вдруг потянуло к литературному творчеству? И понял: это защитная реакция организма, чтобы отключиться от реальности. Пишу о самом разном: о жизни здесь и о жизни там. Например, о поездке в Монте-Карло. Или о том, как здесь строятся взаимоотношения. Иногда хожу в спортзал – в зоне очень хороший спортзал. Потом обед, затем… случайная работа, какие-то поручения, которые даст начальник отряда. Раньше я работал на производстве – в тарном цехе сколачивал ящики. Попал под сокращение. Сейчас нахожусь в простойной бригаде. В зоне многие хотят работать. Потому что болтаться без дела – в тягость. А на производстве день проходит быстрее.