Сперанский 4. Коалиция
Шрифт:
— У меня ж это… — Захар лукаво заулыбался. — Золотой за штуку с вас, господин генерал-майор!
— Что? Не тяни! Я от командующего, сложный был разговор, вымотался, — попросил я не играть с моими чувствами.
Вот говорят об интуиции, что это что-то сверхъестественное. Можно было бы сказать, что вопит именно она, интуиция. Нет, это просто я не сразу понял, а организм, мозг, среагировали, быстро считав косвенные данные. Сердце забилось, а потом пришло понимание, что Ложкарь должен был получить обоз из Надеждово, ну или Белокуракино, скорее
— Письма? — догадался я, наконец, под особо быстрый стук своего сердца.
— Митька! — выкрикнул Ложкарь и через десяток секунд прибежал молодой парень. — Письма неси, да гостицы из Надеждово и Белокуракино для его превосходительства. Мигом!
— Что ж ты делаешь со мной? Столько дел планировал, а все едино, сейчас за письма сяду, — сказал я, но ни капли сожаления не почувствовал.
— Это вы шампань офицерам? Так и не стали своим? — догадался Ложкарь, возможно и специально отвлекая меня другой темой.
— Свой вклад в общее дело. А то солдаты маются от безделия. А так будут пустые бутылки закапывать, — пошутил я.
И тут, пока Митька бегал за моими вещами, Ложкарь выдал очень даже грамотный доклад по раскладам внутри офицерского общества. Оказывается, Римского-Корсакова не так, чтобы уважают. Можно сказать, что с ним общаются только те офицеры, что и раньше подрабатывали лизоблюдами у генерала. Командующим второй русской армией, которая стояла чуть севернее, но не дальше, чем в пятнадцати верстах, был совершен свой лизоблюдский жест, о чем узнали в войсках. Поступок был в Петербурге, а в войсках, за тысячи километров, в курсе. А я тут думаю об оптическом телеграфе. Тут нужная новость вообще километров и верст не замечает.
Дело в том, что генерал купил украшение для мадам Шевалье. На секундочку, все было бы нормальным, если бы Римский-Корсаков пользовал бы эту мадам, которая все никак не покинет Россию, все, сука, шпионит. Ну и отрабатывает любовницей императорского брадобрея Кутайсова. А последнего в свете может быть любит только сам Кутайсов, себя ненаглядного, ну и Павел Петрович. Такие прогибы перед фаворитом императора посчитались унизительными. Вот так, когда был Платон Зубов, то похожие ситуации казались нормой, а сейчас, нет.
— А еще вчера вечером пьянка была. Лучшие вина у меня скупили. Прибыли его высочество Константин Павлович со свитой из… — Ложкарь приблизился и уже шепотом сказал. — С паркетными шаркунами, с ним еще Аракчеев. И пили все, особливо Константин. Все подражал старшим, так напился и… Все, далее не скажу, прости.
Вот, у кого нужно было поучиться добывать информацию! И что меня несколько покоробило… Нет, не то, что великий князь Константин напился, да проблевался, а что армейская кость окрестила Аракчеева шаркуном. Не знаю, по мне, он мог бы вполне быть и военным, командовать дивизионной артиллерией, но верховное командование, нет, не доверил бы я ему.
— Вы, Михаил Михайлович, лучше сами не показывайтесь пока в обществе, — несколько снизив скорость повествования,
— Что? Не уважают? — решительно спросил я.
Прямо-таки захотелось пойти на разборки.
— Нет, не так. Весьма даже уважают, но завидуют, что ли. У них нет той свободы действий. А еще никто из генералов на этой войне так и не захватил большой город в одиночку, а вы — два! Вот и думайте, — Ложкарь развел руками. — Я помогу. Вот это шампанское предложу, да и еще найду что предложить, от вас, конечно.
— Буду признателен. А как с Беннегсенем? — меня интересовал вопрос о своем неприятеле.
— В легкую осуждают. Руку ему подают и лишь… сетуют, да вот именно это слово пользуют. Выказывают досаду, что не вышел маневр и калмыки оказались не столь сильны, как об этом думали, — разложил расклады Ложкарь.
«Расисты хреновы», — подумал я, естественно, не произнося такие мысли вслух.
Пока разговаривали, прибежал и Митька, да не один, с тремя парнями.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство! — бойко спросил один из парней, нет, скорее все же молодой мужчина в форме моих стрелков.
Кстати, форму я им особо не выдумывал, а заказал пошив мундиров, сильно похожих на те, что были приняты при Александре III в иной реальности. Очень хорошо, прям… Ну очень глаз радует, хоть не эти лосины с мужскими пиписьками. Тьфу. Любил всегда широкие штаны и тут по ним тоскую.
— Разрешаю, докладывайте! — сказал я.
— Десятник сотни надеждовских стрелков, Якуб Шаров, прибыли для поступления в ваше распоряжение, — отрапортовал десятник.
Я посмотрел на Ложкаря.
— Не успел сказать. Сотня прибыла из Надеждово со своим обозом. Куда им еще, как не ко мне. Они послали людей в Венецию, узнать там ли ты, искали и в Триесте, — прояснил ситуацию Ложкарь.
— Десятник! Возьмите весь личный состав, обоз и отправляйтесь юго-восточнее на пять верст. Там мой лагерь. Мои вещи доставить туда. Пароль Ашурбанацирапал сын Нинурты Тикарты, — приказал я, улыбаясь.
— Есть. Разрешите выполнять? — неуверенно сказал десятник, пробуя повторить пароль.
— Шучу я, десятник. Пароль «Надежда» — сказал я растерявшемуся десятнику. — Но память нужно тренировать всегда. А что турку воевать станем? Не запомнишь, что они скажут?
— Я по-турецки учить стал, ваше превосходительство. Даст Бог, так и выучу язык, — гордо отвечал десятник.
А ведь и есть чем гордиться. И кто у меня там турецкий знает? Я бы и сам подучил. Войны с ними на моем веку будут, может и не одна. Пригодиться.
Отправив десятника, я забрал только письма, остальное было не так важно, особенно, вкусные гостинцы. А вот письма…
— Пойду я к себе. Увидишь Платова, скажи, где я остановился, будете свободны, подходите погостить. У меня есть, действительно, отличные вина, — сказал я и нетерпеливо отправился за пределы лагеря главных русских сил, чтобы наедине с собой спокойно почитать письма.