Спи, бледная сестра
Шрифт:
Генри!
Я на миг засомневалась: может, это опиумная галлюцинации? Но все здравые мысли отбросило волной паники, и я снова перестала понимать, кто я. Я уже была не Эффи, но кто-то совсем юный, ребенок, дух…
— Кто здесь? — Голос у него был резкий, но не злой, он как будто нервничал. Я не ответила, и пронзительный голос повторил уже громче: — Кто здесь, я спрашиваю? Я тебя слышу. Кто ты?
Я беспомощно пошевелилась, и Генри шагнул вперед.
— Я тебя слышу, маленькая чертовка. Я тебя в темноте слышу. Кто ты?
Чужим голосом я произнесла первое пришедшее в голову имя:
— Марта… Марта Миллер. Пожалуйста,
Но, услышав имя, Генри шагнул вперед. Он стоял в трех футах и не видел меня — но я видела его лицо в свете, падающем с лестницы, видела, как он всматривается, как исказились его черты, будто в страхе.
— Покажись. — В его голосе была не просто настойчивость. — Выйди на свет, чтобы я тебя увидел.
Он попытался схватить меня, и я отпрянула, скользнув за столбик кровати, прячась в густой тени. Падая, я ушибла ногу и резко вскрикнула:
— Пожалуйста! Оставьте меня! Уходите!
Генри чертыхнулся вполголоса и сделал еще один шаг в темноте.
— Я тебя не обижу, обещаю. — Голосу него был неприятный, приторный. — Я просто хочу увидеть твое лицо. Проклятье! — Он выругался, налетев на тумбочку. — Черт возьми, иди сюда, я сказал!
И тут на лестнице послышались торопливые шаги. Я выглянула из-за столбика. Это была Фанни — в руке поднос с молоком и печеньем, бровь изогнута в ледяном изумлении. Генри моментально выскочил из комнаты. Увидев их рядом на лестничной площадке, я впервые обратила внимание, какая Фанни высокая. Она величественно возвышалась над Генри, как ослепительная египетская богиня. Он весь будто съежился, умиротворяюще протягивая руки.
— Кто там? — спросил он почти извиняющимся тоном.
Улыбка Фанни сверкнула холодом — будто стекло разбилось.
— Моя племянница Марта, — сказала она. — У нее жар, она бредит. А почему вы спрашиваете? — Это был вызов, но Генри спасовал и беспокойно отвел глаза.
— Я что-то услышал… — невнятно начал он. — И… я разволновался. А она не хочет показаться, непослушная девчонка. Я… — Он натянуто засмеялся. — Я и не знал, что у вас есть племянница. — В его словах звучал вопрос.
— Когда-нибудь вы ее увидите, — пообещала Фанни. Она вошла в комнату, поставила поднос на тумбочку и закрыла дверь. — Идемте, Генри, — твердо сказала она. Он, кажется, замялся, но потом я услышала, как их шаги удаляются по коридору к лестнице.
Уже почти рассвело, когда я вернулся на Кромвель-сквер. Я валился с ног, голову туманили алкоголь и тяжелые ароматы того дома, душная смесь ладана, дыма и грубого зловония кошек и женщин. В наказание я запретил себе брать извозчика на обратном пути, но от низменного удовлетворения не могла избавить и самая долгая прогулка. Она была совсем молоденькой — лет пятнадцати, но, конечно, не такая юная, как обещала Фанни, — и хорошенькой, с вьющимися каштановыми волосами и румяными щечками. Она не была девственницей, но роль свою знала назубок, изображала сопротивление и даже по-настоящему плакала для меня.
Не смотрите так на меня! Она всего лишь шлюха, ей платят за исполнение прихотей. Если бы ей это не нравилось, она бы выбрала профессию подостойнее. А так золотая гинея быстро высушила ее слезы, и уже через десять минут она как ни в чем не бывало поднималась наверх с другим клиентом. Нет смысла жалеть эти создания, уверяю вас: с самого рождения
Да, случались и промахи. Иногда ее скрытая чувственность не позволяла мне справиться с минутной слабостью, но я прощал ей ее природу, хотя это и принижало ее в моих глазах, — так же, как простил свою мать за то, что спровоцировала мое первое непростительное падение.
Я прокрался мимо спальни Эффи к себе. Было темно, в свете свечи я едва различал очертания умывальника, кровати и платяного шкафа. Прикрыв дверь, я поставил свечу на камин. Я сбросил одежду, повернулся к кровати — и потрясенно задохнулся. В мерцающих тенях я увидел детское личико на своей подушке: жуткие зеленые глаза сверкали лютой ненавистью и жаждой мести.
Бред, конечно — не было никакого ребенка. Откуда ему взяться в моей постели глубокой ночью? Не было никакого ребенка. Чтобы убедиться, я заставил себя присмотреться. И снова этот яростный взгляд. Но на этот раз я заметил оскал острых как иглы зубов. Отпрянув, я схватил свечу. Язык пламени прочертил дымную полосу в воздухе, и я направил свечу на призрака, капая воском на простыни и обжигая пальцы. Тварь прыгнула на меня, с угрожающим шипением разинув пасть, — и со смесью злости и невероятного облегчения я узнал тощий коричневый силуэт. Кошка Эффи метнулась в темноту, исчезла за шторами и выпрыгнула в открытое окно.
Я взглянул на свое отражение в зеркальной дверце шкафа — лицо покрыто белыми пятнами, губы перекошены.
Я был зол на себя за то, что обычная кошка смогла напугать меня до полусмерти, но еще больше зол на Эффи, которая по какому-то нелепому капризу притащила в дом бродячее животное. Как там она ее назвала? Тисифона? Должно быть, какая-нибудь заморская чепуха из ее книжек — я знал, что еще не все их нашел. Я пообещал себе утром основательно обыскать ее комнату и выяснить, что она от меня прячет. А что касается кошки… я потряс головой, отгоняя видение лица на моей подушке, зеленые глаза, уставившиеся на меня с ярой ненавистью… Это просто кошка. Тем не менее я принял десять гранов хлорала, нового снотворного, рекомендованного моим новым другом доктором Расселом, и только потом смог опустить голову на эту подушку.
Я помню касание ее прохладных сильных рук к моим волосам. Ее лицо в свете лампы, бледное, как луна. Шорох ее юбок. Ее духи, теплый золотистый аромат янтаря и шипра. Ее голос, тихий, спокойный, напевавший без слов в такт поглаживаниям. Тише, тише, засыпай… Генри — лишь дурной сон, растворившийся в океане света. Часы на камине тикали громче моего сердца, а оно было легким, как одуванчик, и мягкие пушинки отсчитывали минуты теплой летней ночи. Глаза закрыты, легкие сонные мысли летели в гостеприимную темноту сна. Голос Фанни такой нежный, мелодичный, каждое слово как ласка.