Спички и омела
Шрифт:
— Я хотел бы узнать тебя получше.
— И ты сделаешь это. Но для начала, в городе, кажется, восхитительная вечеринка, я бы хотела посетить ее.
Мысль о шуме и толпе не привлекала меня, но я поклонился ей и сказал:
— Как пожелаешь.
— Хорошо, — она улыбнулась. — К тому же, бескорыстно. Пойдем в церковь, веселиться.
Мы вышли из ворот замка, и пока спускались с холма к городу, из леса вышли тени и присоединились к нам — крошечные крылатые пикси1,ухмыляющиеся гоблины и высокие фейри с острыми ушами и еще более острыми улыбками.
— Почему
— Я их королева.
Искоса взглянув на меня, она улыбнулась, и ее простое платье превратилось в великолепное платье насыщенного синего цвета, сверкающее серебряной отделкой и белыми драгоценными камнями, похожими на звезды.
Когда мы пришли в церковь, мои люди удивились, увидев меня в компании королевы фей; но их замешательство рассеялось, как только засвистели волшебные дудки, загремели волшебные барабаны, а волшебные струны запели о любви и чудесах.
— Я слышал пугающие вещи о танцах фей, — сказал я Эрнестине. — Можешь ли ты пообещать мне, что мои люди останутся целыми и невредимыми?
— Какая ты добрая душа, — она прижала ладонь к моему сердцу. — Ты доверяешь мне, Отто?
Я посмотрел в ее голубые глаза, невинные и мудрые, грешные и сладкие — противоположные грани сокровища, которое я хотел изучать всю жизнь.
— Да, я доверяю тебе.
— Тогда ты прошел последнее испытание, — прошептала она. — Ты и твой народ можете веселиться без страха сегодня вечером. А в полночь ты сделаешь меня своей невестой, здесь, в этой самой церкви.
— Ты, фея, выйдешь за меня замуж в этом месте святой веры?
— Почему бы и нет? — спросила она. — Оно тоже является источником магии и чудес.
Ее слова перекликались с тем, во что так долго верило мое собственное сердце. В тот момент я знал все, что мне нужно было знать. Я принадлежал ей, целиком и полностью, а она была моей.
Она увлекла меня в танец, лирический и дикий, и мы плыли по волнам музыки, пока большие часы не пробили полночь. Священник был слишком занят танцами, чтобы внять моей просьбе совершить обряд; поэтому я схватил его за воротник и потащил к передней части церкви, где мы с Эрнестиной произнесли клятвы любви и верности. Мне показалось, что слова были другими — слегка искаженными по сравнению с традиционными клятвами, которые я слышал раньше. В конце Эрнестина сказала:
— Последняя клятва за тобой, Отто, любовь моя. Ты должен пообещать никогда не произносить слово «смерть» в моем присутствии, иначе за этим последует большая потеря.
Нахмурившись, я колебался.
— Зачем включать такое условие?
— Потому что оно гарантирует, что твои слова в моем присутствии всегда будут тщательно подбираться, и будут ведомы твоей любовью ко мне.
Что я мог сделать, кроме как согласиться? Это казалось мелочью — исключить одно-единственное слово в обмен на жизнь, наполненную счастьем. Итак, я поклялся, и Эрнестина крепко поцеловала меня. Пока мы целовались, из холодной земли вырвалась великолепная сосна, выросшая почти до высоты церкви, и на ее ветвях появились всевозможные щедрые подарки — браслеты и безделушки, теплые пальто
— Спасибо, — сказал я Эрнестине. — Твое сердце столь же прекрасно, как и твое милое личико.
И снова поцеловал ее.
— Пока мы связаны узами брака, ты не состаришься, — сказала она мне, поглаживая волосы на моем виске. — Мы с тобой сможем быть счастливы вечно.
И мы были счастливы, в течение долгих ста лет — неудержимо счастливы. Мы были добрыми правителями для народа фейри и людей земли, и хотя не были награждены детьми, относились к каждому ребенку фейри или человека как к своему собственному, осыпали их подарками и добротой. Каждый год мы вешали волшебные подарки на большую деревенскую елку, и каждый год в канун Рождества феи и люди танцевали все вместе.
Но поколения сменялись, люди начали шептаться о мне и моей жене. Они утверждали, что я какое-то фантастическое существо, пьющее кровь, чтобы оставаться вечно молодым. Народ фейри медленно исчезал из лесов, вытесняемый возрастающей враждебностью людей.
Эрнестина стала бродить по лесам, уходя все дальше и дальше, иногда пропадая там целыми днями. Ее странствия причиняли мне боль, хотя я и понимал, что она дикое существом, которое я не в силах приручить, да и мне не хотелось держать ее взаперти. Но я скучал по ней всем сердцем.
Однажды она вернулась после недельного отсутствия, и когда она проскользнула в нашу комнату, я свирепо посмотрев на нее, спросил:
— Где ты была?
— Общалась с деревьями и заботилась о реках.
Ее голубые глаза были полны печали, а кожа казалась бледнее, чем когда-либо.
— Тебе следовало бы лучше ухаживать за собой. Выглядишь как смерть.
Я не это хотел сказать. Правда.
Но взгляд Эрнестины стал диким, и она закричала — ужасным, раздирающим горло воплем. Она выбежала из наших покоев прямо в снег. Я побежал за ней, но потерял ее в лесу, среди темных голых деревьев.
Она не вернулась на Рождество. Я сам залез на большую елку и развесил на ветвях подарки и фонарики, надеясь, что свет и радость этого времени года вернут ее ко мне; но она не пришла.
Прошел год, потом еще. В четвертый сочельник после ее исчезновения я снова зажег елку, но в своем горе был неосторожен, и ветви загорелись. Люди сочли это дурным предзнаменованием и выгнали меня из замка. Мне посчастливилось спастись, сохранив свою жизнь, у меня остался лишь один обугленный обломок большой рождественской елки.
В ту ночь я вернулся туда, где впервые встретил Эрнестину — к горячему источнику. Но он замерз. В плоскости льда я мельком увидел свое отражение и недавно поседевшие волосы на висках. Связь с Эрнестиной была разорвана, и я начал стареть.
Обезумев от горя, я достал из кармана обломок дерева и ударил им по замерзшему озеру — ударял снова и снова, пока лед не треснул и не раскололся на части. Я вытаскивал куски битого льда посиневшими от холода пальцами. Дрожа от холода, я разделся догола и залез в водоем, погрузившись по шею.