Спин
Шрифт:
Дверь шумно распахнулась. Саймон. С пустыми руками.
— Ужин уже на столе. И большой кувшин ледяного чая для жаждуших странников. Прошу вниз, присоединимся к трапезе.
— Спасибо, с удовольствием. — Я непринужденно улыбнулся.
В доме восемь взрослых. Пара Сорли, Дэн Кондон с женой, пара МакАйзеков, Саймон с Дианой. У Сорли трое детей, у МакАйзеков пятеро, так что за большим столом в комнате рядом с кухней уселось семнадцать человек. Рассаживались шумно, весело. Гул висел до того мгновения, когда «дядя Дэн» произнес благословение.
Правил бал «дядя Дэн». Высокий, вида чуть не похоронного, чернобородый, некрасивый на декоративный линкольновский манер. Благословением своим он как-то умудрился напомнить присутствующим, что накормить странника — дело добродетельное, даже если странник этот приперся незваным, аминь.
По ходу застольного общения я выяснил, что брат Аарон Сорли второй в местной иерархии, возможно, решающий аргумент руководства в случае споров и недоразумений. Как Тедди МакАйзек, так и Саймон во всем уступали Сорли, но в рот при этом смотрели Кондону. Не пересолен ли суп? «Нет, как раз в меру», — выносил судьбоносное решение не кто-нибудь, а брат Кондон. А погода-то как разгулялась… «Ничего необычного для этих мест», — объявлял патриарх.
Женщины открывали рты, лишь чтобы ввести в них пищу, и живо интересовались лишь содержимым тарелок, не отрывая от них глаз. Жена Кондона — весьма невысокая, весьма дородная и весьма скромная особа; жена Сорли в габаритах почти не уступала мужу, мадам МакАйзек выглядела лет на восемнадцать, тогда как число лет мужа ее явно подползало к полувеку. Ни одна из женщин на меня не смотрела и ко мне не обращалась, представить их незваному страннику тоже никто не удосужился. Диана выделялась на их фоне, как бриллиант чистой воды среди наждачной крошки. Возможно, этим и объяснялось ее преувеличенно осторожное поведение.
«Дядя Дэн» охотно объяснил мне за столом, что эти беженцы «Иорданского табернакла» не были самыми радикальными прихожанами, вроде бешеных, удравших аж в Канаду, в Саскачеван, однако твердо придерживались канонов веры, в отличие от мягкотелых пастора Кобела и его приверженцев. Они удалились на ранчо Кондона, чтобы избежать городских соблазнов и дождаться трубного гласа в мире и покое. Пока что план их выполнялся без заминок.
Далее беседа сконцентрировалась на барахлящем двигателе грузовика, на туго продвигающемся ремонте кровли и надвигающемся кризисе с ассенизационной цистерной. На детей застолье давило в еще большей степени, чем на меня. Одну из особо громко вздохнувших девочек Сорли Кондон даже приморозил к стулу взглядом.
После трапезы женщины принялись убирать со стола, а Саймон сообщил мне, что пора и честь знать.
— Не боитесь дороги, доктор Дюпре? — деловито осведомился Кондон. — У нас тут грабежи, что ни вечер.
— Ничего, стекла до потолка, педаль газа до пола, как-нибудь выберусь.
— Мудрое решение.
Саймон выразил желание проводить меня до забора. Ночная прогулка, мол, подействует на него освежающе.
Да ради бога.
Последовало сердечное прощание, я пережал руки всем детям, после чего их прогнали, пришел черед взрослых. Диана кивнула мне,
Саймон проехал со мной с четверть мили, ерзая на сиденье, как будто желая что-то сказать, но рта не раскрывая. Я делал вид, что его состояния не замечаю. Воздух остыл и посвежел. Я остановился, где он попросил, на гребне холма, у сломанного забора и живой изгороди из кактусовой сосны окотильо.
Он поблагодарил за прогулку, вышел, но все еще медлил, не отпуская дверцы, очевидно распираемый желанием высказаться.
— Что-то хотите сказать? — помог я ему.
Он прокашлялся.
— Знаешь… — просипел он наконец чуть громче ветра. — Я люблю Диану так же, как Господа, хотя это и звучит кощунственно. Звучало кощунственно долгое время. Но потом я подумал, что Бог послал ее на землю, чтобы она была моей женой, что это ее предназначение. И теперь я считаю, что это две стороны одной монеты, что любовь к ней и есть любовь к Господу. Как вы считаете, доктор Дюпре?
Высказавшись, он как будто проснулся, не дожидаясь моего ответа, закрыл дверцу, включил свой фонарик и зашагал вниз по склону холма под стрекотание кузнечиков.
На бандитов я в ту ночь не нарвался.
Ни звезд, ни луны, ночная дорога, ставшая крайне опасной с ранних лет «Спина». Преступники выработали изощренные технологии засад на сельских дорогах. Ночное путешествие резко повышало мои шансы отправиться в мир иной прежде времени.
Естественно, мало кто из водителей отваживался отправляться в путь на ночь глядя. По большей части большегрузные поезда дальнобойщиков, неплохо защищенные, с двумя водителями. Я вслушивался в шорох покрышек и свист ветра и думал, что эти звуки лучше всего подчеркивают одиночество. Чтобы их заглушить, и монтируют в автомобилях радиоприемники.
Но грабителей и убийц на дорогах почему-то не попалось.
По крайней мере, в ту ночь.
Я остановился на ночь в мотеле под Флагстаффом и на следующее утро встретился с Ваном и его свитой в VIP-зале аэропорта.
Вана переполняли впечатления. Он живо интересовался геологией, на обратном пути в Финикс остановил свою кавалькаду возле сувенирных лотков и, порывшись в кусках породы, купил кусок сланца примерно в кубический дюйм объемом. Ван воодушевленно продемонстрировал мне спиральную выемку на одной из сторон камня. Отпечаток трилобита, сказал он, животного, погибшего с десяток миллионов лет тому назад здесь, в теперешней каменистой пустыне, которая когда-то была дном моря.
Ископаемых раньше ему видеть не приходилось. На Марсе нет ископаемых, да и нигде во всей Солнечной системе их нет, лишь здесь, на древней Земле.
В Орландо снова заднее сиденье бронированного лимузина, снова конвой, на этот раз в направлении «Перигелион фаундейшн». После часовой задержки на периметре безопасности мы вырвались на шоссе. Ван смачно зевнул и извинился:
— Не привык я к такой интенсивной нагрузке.
— Не скромничайте. Я видел вас на тренажере в «Перигелионе».