Спираль
Шрифт:
– О боге ничего не говорится в официальных бумагах, - ответил он, побелев как полотно.
– Откуда же вы это знаете, если не смотрели официальных бумаг? Потому я и говорю, может, они и для вас оказались бы интересными.
– Бог не интересен, - прошептал он.
– Ну ладно, мне безразлично. Поступайте, как знаете. Я только высказываю предположение. Если человек оказался в такой беде, в какой оказался я, ему приходят в голову смешные мысли.
– Это не смешные мысли. Но вы заблуждаетесь. Вы совершаете ужасную ошибку.
– Как же мне не заблуждаться, ваше преподобие, если меня без конца вводят в заблуждение. Я никогда не утверждал, будто все знаю. Наоборот, я всегда чувствовал
– Это не имеет отношения к предписаниям.
– К чему же это имеет отношение? Чего мы должны придерживаться?
– Наберитесь терпения. Я подумаю, что для вас можно сделать.
– Хорошо. Я наберусь терпения, ведь я вам доверяю. Вы первый человек, с которым я вообще говорю по душам. Мне хочется, чтобы вы были счастливы, ваше преподобие. Простите.
Я предвосхитил события. Вопрос стал для меня по-настоящему животрепещущим только несколько недель назад, и притом после одного замечания бухгалтера из отдела снабжения. Меня к нему прикрепили для оформления новых поступлений. Наш бухгалтер - это пожилой приятный господин с лысиной и с усами, которые, свисая, закрывают ему верхнюю губу. Во время короткого перерыва он отделил часть своего завтрака и дал ее мне; насколько я знаю, это запрещено, но, разумеется, не в моих правилах обижать бухгалтера. Поэтому я взял предложенный мне бутерброд.
– Если вы и впредь будете себя так вести, - сказал он с набитым ртом, вас рано или поздно помилуют.
Да, он обратился ко мне на "вы", с некоторых пор у нас в ходу такое обращение: наверно, пришло новое предписание, не знаю уж по какому случаю. Но это никогда не знаешь точно. Правда, когда мы находимся в своей среде, то, как и прежде, говорим друг другу "ты".
Мне с большим трудом удалось скрыть свое изумление. Я откусил кусок бутерброда, который он мне дал. То был бутерброд с сыром. И я чуточку поперхнулся. Это обстоятельство пришлось как нельзя кстати: можно было ответить не сразу, бухгалтер счел сие проявлением радости.
– Наверняка, - продолжал он, желая сказать мне что-то приятное, - вам скостят остаток срока, скостят за ваше хорошее поведение. И насколько от меня зависит, я хочу сказать, что, если ко мне обратятся, тогда...
– Он покровительственно кивнул мне.
Конечно, он здорово задавался, но не это меня насторожило. Чего мне теперь ждать - вот главное.
Слово "помилование" имеет значение и, так сказать, для внутреннего потребления. Например, случается, что кого-нибудь из нас запирают в темный карцер или лишают еды за то, что он нарушил предписания. Повсюду водятся эдакие растяпа или строптивцы; особенно поначалу люди не могут приспособиться, хотя, по-моему, наши надзиратели не очень-то рвутся нас наказывать; единственное, что их беспокоит, - это порядок, и надзирателей нетрудно понять. Иногда наказания за преступные действия отменяются досрочно, конечно, если правонарушитель обязуется вести себя впредь хорошо.
Итак, "наказание" и "помилование"! Но у нас эти понятия касаются, как говорилось выше, лишь внутреннего распорядка. На моей совести не было никаких нарушений правил. Бухгалтер подтвердил это, говоря о моем хорошем поведении. Таким образом, речь шла не о каких-то непредвиденных наказаниях моей персоны и не о непредвиденном помиловании.
Что они еще придумали?
– спросил я себя. Неужели это был трюк, с помощью которого они настоятельно хотят поддерживать в нас беспокойство? Но какая выгода для них в этом нашем беспокойстве? Какая выгода для них в том, что я с тех
Мою жизнь здесь я никогда не воспринимал как наказание. Неужели мне могла прийти в голову такая шальная мысль? Конечно, у нас случаются всякие неприятности, но виноват в них всегда ты сам, неприятностей легко избежать, если ты не будешь нарушать правила.
Здесь живется неплохо. Мы получаем достаточно еды, здания зимой отапливаются, нам дают работу, и у нас есть врачи, которые заботятся о нас, когда мы заболеваем. Например, если у меня разыгрывается зубная боль, надо только сообщить об этом, и мне тут же запломбируют больной зуб. Волосы тоже можно остричь в любое время, если понадобится; да, нам даже напоминают о стрижке, если мы сами вовремя не спохватываемся. Я привожу эти примеры только для того, чтобы показать, до какой степени заботливо к нам относятся. Перечень таких примеров можно было бы продолжить до бесконечности. Что же касается наших надзирателей, то и с ними ужиться очень легко, среди них встречаются веселые, симпатичные люди. Конечно, есть и ворчуны, но это не столь уж страшно, им велено обращаться с нами "гуманно", так это называется; посему некоторая излишняя ворчливость ни о чем не свидетельствует.
Как же можно назвать это наказанием?
Я скорее считал бы, что меня и впрямь надо наказать за неблагодарность, если бы придерживался такого мнения. В глубине души я рассматриваю жизнь в этих стенах как своего рода привилегию, хотя вслух я, конечно, не говорю подобных слов, ведь речь идет о сугубо индивидуальном восприятии. Да, я горд тем, что мне обеспечено здесь пожизненное пребывание.
А теперь вдруг эту договоренность хотят разорвать. Почему? "Остаток" они намерены "скостить". Какой "остаток", скажите на милость? И будьте добры, объясните мне, господа, что я буду делать с этим "остатком"? Я и не думаю подписывать им какую-либо бумажку. Так легко они от меня не отделаются.
– Ну вы наконец узнали, что они решили со мной?
– крикнул я молодому священнику, когда он опять явился ко мне.
Священник подождал, пока надзиратель, впустивший его в камеру, не вышел наружу и не запер за собой дверь.
– Вы правда можете надеяться на скорое помилование, - сказал он.
– Я могу надеяться... О чем вы говорите? На помилование? Вы потешаетесь надо мной! Я не просил о помиловании, при чем здесь надежда?
– Вы меня неправильно поняли.
– Священник защищался как мог.
– Нет, я вас понял совершенно правильно, - прервал я его.
– И вы это сами знаете очень хорошо. Во всяком случае, я понял это еще тогда, когда вы стояли за дверью. Вы сказали себе: сейчас я его разочарую - и сделали соответствующее выражение лица, не хотели, чтобы я сразу заметил. Хотя и знали, что я все равно замечу. Трюк с лицом мы здесь изучили лучше, чем вы, в любую минуту я могу принять соответствующее выражение, даже если нахожусь в одиночестве. Это входит у нас в правила хорошего тона. Я настолько привык к своему сделанному лицу, что уже просто не знаю, есть ли у меня другое лицо. В лучшем случае - ночью, когда я сплю, у меня меняется выражение лица. Но кто это видит? Может быть, я и сам бы себя не узнал. Ну вот, а вы намереваетесь очаровать меня своим лицом. Разочаровать меня легко, но очаровать нашего брата вам не удастся. Признайтесь хотя бы в этом.