Спиритический салон графини Ельской
Шрифт:
Мария крепко сжала предмет, боясь выпустить хоть на долю секунды. Её не покидала уверенность, что содержимое шкатулки поведает о многом. Пока неясно, было ли среди этого многого что-то перекликающееся с делом семьи Волковых. Тонкий аромат морошки, въевшийся в запястье рядом с наливающимся синяком, подталкивал графиню к одной-единственной мысли. О том, что это ещё и кричало о полном безумии, шагнувшем в её жизнь, она предпочла подумать подальше от здешних мест, в окружении своих комнатных цветов и запаха чернил.
Александрийский институт
Тринадцать лет назад
Стоящее парусом тёмно-зелёное платье из камлота [8] ужасно кололось. Тихонько покачивая носком башмачка, Мария старалась проникнуться благоговейной атмосферой, струящейся по стенам часовни вместе с дымом ладана. Но то ли поминутно сползающая влево пелеринка, то ли туго завязанные рукавчики не давали как следует сосредоточиться на молитве.
8
Шерстяная или полушерстяная грубая ткань, использующаяся в старину.
Сегодняшнее утро мало чем отличалось от любого иного: ранний подъём, закаливание путём умывания холодной водой и обязательная молитва. Дождавшись окончания служения, девочка первой выскользнула на воздух. Ей не терпелось отправиться на завтрак, даже несмотря на то что подслащённый чай и крошечный кусочек хлеба едва ли утолят голод. Было нелегко свыкнуться с постоянным сосущим ощущением в желудке, но таков удел благородных институток – питаться без излишеств, стойко переносить испытания, трудиться и избегать вредных помыслов. Удивительно, что поместила её сюда именно маменька, которая ни дня не соблюдала оных заповедей.
Болтать за едой строго запрещалось, и большинство воспитанниц придерживались правила неукоснительно: никому не хотелось попасть в число «мовешок», или, переводя с французского mauvaise, «дурных». Причислить к ним могли за громкий разговор, небрежно заправленную постель и даже за выбившуюся прядь. Последнее особенно огорчало Марию, поскольку терпеть туго стянутый пучок было выше её сил. Она знала множество способов, чтобы чудесно уложить волосы, но от такой строгой причёски просто-напросто болела голова. Однако не из-за этого по прошествии года обучения классная дама так и не назвала Марию «парфеткой» [9] .
9
Так называли тех воспитанниц, что воплощали собой само совершенство: всегда держали осанку, с изяществом выполняли реверанс, не нарушали правил.
То, что дело не в самой Марии, девочка заподозрила сразу. Из-за чего конкретно маменька попала в немилость, она не ведала. Однако её имя срывалось с губ Игнатины Александровны по нескольку раз на дню, с поводом и без, и исключительно в негативном ключе. Приводя в пример достойные качества, что должны быть присущи каждой ученице, в противовес Игнатина Александровна всегда упоминала старшую Ельскую, тогда ещё Бирюкову. Впрочем, кто хоть раз имел честь видеть матушку Марии, ясно осознавал всю ложность её слов. Возможно, она и неважная родительница, но
Порочить почём зря доброе имя семьи юная Мария позволить не могла, а потому стала бороться с классной дамой по мере своих сил. Сейчас она бы пропустила мимо ушей все шпильки, не сочтя нужным опускаться до подобного уровня противостояния, но, будучи молодой, графиня бунтовала. По-детски шкодливо и открыто. Разумеется, её быстро определили в ряды злостных нарушительниц. Телесных наказаний не применяли, предпочитая воздействие моральное. Учителя давили авторитетом. Пытались настроить против неё других институток. В столовой для Марии даже выделили специальный стол, нарочито отставленный от остальных. Приходилось есть под градом язвительных взглядов Игнатины Александровны.
Как бы то ни было, Мария вспоминала прожитое в институте время без затаённой обиды. Учёба не только дала знания по арифметике, словесности и рукоделию, но и подарила более ценный опыт. Несмотря на то что она нарушала порядки, графиня Ельская всё же выучилась дисциплине и поднаторела в выдержке.
Когда мадам Штольц зазвонила в колокольчик, графиня не спустилась к завтраку. Заместо этого она выбрала освежающую прогулку. Чувствовала себя Мария как иссохшая земля, ни больше ни меньше. Но поскольку загадка, стоящая ей репутации и денег, до сих пор не разгадана, приходилось превозмогать собственное бессилие.
Немного погодя утренний воздух, наполненный хвойными нотками, в конце концов разогнал аппетит. Идя вдоль клумбы, усеянной ярко-жёлтыми бархатцами, Мария уловила звуки удара чего-то металлического о землю. И ведь правда, почти на самой окраине возле флигеля, на который графиня обратила внимание ещё вчера, виднелась могучая мужская фигура.
«Садовник», – сделала вывод Мария. Подойдя ближе, она стала тихонько наблюдать за ним. Двухметровый, с выпирающими из-под испачканной рубахи мышцами, он легко управлялся со своей работой, хоть и изредка прерывался, чтобы утереть бисеринки пота. Меж его зубов, которые было не так просто отыскать на заросшем лице, игриво перекатывалась какая-то веточка.
– Водички?
Мужчина пугливо ойкнул, едва не обронив инструмент себе же на ноги. Получше рассмотрев девушку с кувшином в руках, он, невзирая на седину, щедро усыпавшую его голову, по-мальчишески задорно улыбнулся:
– Чавой это, сударыня, так старика пугаете?
– Вы уж не обижайтесь. Дурного не хотела, – миролюбиво ответила она, оглядывая владения: тут тебе и капустка, и морковка, и репа, даже зелени место нашлось.
– Верю-верю, – хохотнул садовник. – Глаза у вас шибко добрые.
Настал черёд Марии сложить губы в полуулыбку. Петро работал в институте второй год, но уже заметно преуспел в делах растительных. Урожай нынче обещал быть богатым, чему мужчина не переставал радоваться до красноватых пятен на круглых щеках.
– У вас и укроп есть, – заметила графиня, склонившись над распустившимися ажурными зонтиками растения, которое нянюшка любила добавлять во всякого рода яства, к примеру к варёной картошке или в борщ.
– Как же не быть. У нас всё имеется. Сынка мой, хоть в иной воде варится, сам половину сажал.