Спитамен

Кариев Максуд

— С возвращением, Спитамен!..

— С возвращением!.. Мир дому твоему!..

Спитамен тоже узнал их по голосам. Поприветствовал. Всадники расступились, пропустив его и успев сообщить, что жена и дети его здоровы. Он подстегнул коня и поехал рысью.

Да, он не ошибся, это в его хижине горел свет. Значит, без него очаг не остыл, благодарение Всевышнему! Где свет, там тепло, там жизнь, там его жена, дети, которые заждались его.

Въехав во двор, Спитамен спрыгнул с седла. Дверь в конюшню отворилась со скрипом, из нее пахнуло сеном.

Через

двор пролегла полоса света, отражаясь в лужах. Спитамен обернулся и увидел в дверном проеме силуэт Одатиды. Ее лицо, словно чадрой, закрыла темнота. Он хлопнул коня по крупу, чтобы сам пошел на место, и подбежал к жене. Она прижалась к нему, мокрому, холодному, обвила шею руками. С его волос ей на лицо падали капли.

Они вошли в дом, не разнимая рук. Одатида помогла ему стянуть с ног сапоги, переодеться в сухую одежду.

— Как дети? — спросил Спитамен.

— Здоровы. Очень по тебе скучали.

— Я тоже. Пойду разбужу…

— Не надо, потерпи до утра.

— Тогда хоть взгляну.

Приотворив двери в комнату, где спали дети, Спитамен долго стоял на пороге, вглядываясь в сыновей. Они спали на полу, на широкой постели. Спитамен с трудом подавил в себе желание войти и, опустившись на колени, погладить каждого по голове. Мысленно поцеловав каждого, он тихонько закрыл дверь.

Одатида позвала немого черного раба и велела ему подогреть в большом казане воды, чтобы муж мог помыться с дороги. В летней кухне, под навесом в углу двора, заполыхал огонь, освещая двор. Было слышно, как раб ломает о колено сухой хворост, подбрасывая в очаг.

Одатида тем временем стала накрывать дастархан.

Вскоре появился немой раб, он приветствовал, пав на колени, своего господина и, жестикулируя, дал понять, что вода для купанья готова. Раб этот обычно помогал Спитамену мыться, в этот раз Одатида отослала его, решив поухаживать за мужем сама.

Небольшое помещение, пол которого был выстлан жженым квадратным кирпичом и имел внизу стены сток с отверстием, служило им баней. Одатида поливала на голову мужа из большого ковша и мыла ему буйно вьющиеся волосы. Теплые струи приятно щекотали продрогшее тело. Подав мужу полотенце, Одатида удалилась.

Когда Спитамен, выбритый и освеженный, вернулся в дом, то застал Одатиду молящейся. Она стояла на коленях перед нишей, в которой горел тусклый светильник, губы ее шевелились, а по бледным худым щекам сбегали слезы. Спитамен тоже опустился с ней рядом на колени и постоял так, глядя на завораживающий язычок пламени, мысленно прося у Создателя милости. Окно временами освещалось сполохами, доносились глухие раскаты грома.

Они медленно поднялись. Одатида пригласила мужа к дастархану, на котором стояло блюдо с разогретым мясом и разломанной пополам лепешкой. Спитамен попросил мусалласу, и Одатида принесла полный кувшин. Она сама приготовила этот мусаллас из того сорта винограда, который Спанта особенно любил.

Они сели друг против друга. Одатида не сводила с мужа больших, еще более почерневших от тоски по нему глаз.

Он отламывал по маленькому кусочку лепешки и медленно жевал, и даже по одному этому можно было судить, как смертельно он устал. Похудел, глаза ввалились. Она ни о чем мужа не расспрашивала. Разве и так не ясно, что Ахура — Мазда и в этот раз отказал ему в помощи. Если бы Спанте улыбнулось счастье, он еще на пороге поспешил бы обрадовать Одатиду.

Спитамен длинным ножом разрезал на куски мясо, налил в чашу до половины мусалласу и протянул Одатиде.

— Пригуби.

Она взяла, ни словом не протестуя, и осушила чашу до дна, чего никогда прежде не делала. Она позволяла себе лишь омочить губы, и то лишь потому, что он говорил, что после этого вино становится слаще. И это действительно было так. Проведя рукой по губам, вернула чашу. Спитамен, прежде чем выпить, долго глядел на жену, которая, несмотря на свалившиеся на нее переживания, была по-прежнему красива; в глубине ее глаз, напоминая ему степные зарницы, мелькали искры, от которых в груди у него возгорался костер и кровь стучала в висках.

Одатида же в эту минуту думала: «А знает ли он, что угрожает его детям?..» Она перегнулась через дастархан и положила теплую ладонь поверх его руки.

— Спанта, — тихо сказала она. — Искандар на расстоянии всего дневного перехода…

— Я знаю, — ответил он.

— Ты еще собираешься с ним воевать?.. У тебя же нет воинов.

— Можешь что-то посоветовать?

— Если бы ты внял моим советам, то сейчас был бы правой рукой Искандара. Я не буду тебе более ничего советовать. Поступай, как велит тебе сердце. Об одном прошу, не забывай о детях.

— Разве я не ради них не щажу жизни? Я хочу, чтобы они были свободными.

— Но сделал все, чтобы они стали рабами.

— Не смей!.. — прикрикнул Спитамен, сверкнув глазами, и стукнул кулаком по колену. — Не смей так говорить!.. Вот соберу войско, и этого Искандара… — вытянув руку, он так сжал в кулак пальцы, что они хрустнули.

— Ты забываешь, что он сын Бога…

— Он дьявол, союзник Анхра — Майнью, и Ахура — Мазда мне поможет одолеть его!..

— Спанта, ты чем-то прогневал Ахура — Мазду. Разве не так? Не тем ли, что не идешь к Искандару с повинной, признав его сыном Бога?

— Неужели ты хочешь, чтобы я был так унижен? Лучше умереть, чем принять такой позор!

— Спанта, ты забываешь о детях. Что будет с ними, со мной?

— Ради вас я не пожалею своей жизни!

— Мне не страшно умереть. Но детей ты должен спасти!.. — Одатида уткнулась лицом в колени и разрыдалась.

— Только не ценой позора. А лишь доблестью и силой оружия…

— Разве не возвращать долг — не меньший позор? Что ты завтра скажешь Саксону?

Спитамен переменился в лице, будто Одатида ранила его в самое сердце. Он сник и долго молчал. Жена была права, в Согдиане испокон веку был презираем тот, кто не возвращал долга. Это считалось самым большим позором. Таких и после смерти не вспоминали добром.