Сподвижники Чернышевского
Шрифт:
«Отдать под суд», — решает комиссия.
Самым лакомым куском для нее явился «главарь подпольных издателей». Туг было чем поживиться. Не зря поработали жандармы. На столе злополучная папка, а в ней, бумажка к бумажке, тьма улик. Тут и донос о тайных посещениях Заичневским литографа Ивана Комарова в 1859 году и рапорт о выступлении его на панихиде 17 марта 1861 года по поводу расстрела демонстрации поляков. А вот сообщение орловского губернатора о доносе Шеренвальда. За ним подшиты показания разных сыщиков о «бунтарских речах» в деревне.
Зловеще шуршат бумажки. Следователи умышленно затягивают паузу. Что-то скажет теперь «бунтовщик-социалист»?
— С социализмом познакомился на гимназической скамье, — режет он без всяких окольностей, — и твердо убежден, что общинный строй, мирское самоуправление есть самый лучший путь общественного развития.
Следователей больше всего интересует пропаганда среди крестьян. И юноша смело бросает им в лицо:
— Мне случалось говорить с крестьянами в Подольске и в некоторых деревнях Орловской губернии. Я указывал им на несправедливость налагаемой платы на землю, на самую несправедливость личного и потомственного владения землей и, как противоположность этому противоестественному состоянию, поставил общину.
— Признаете вы, что призывали крестьян к открытому возмущению?
— К этому не призывал. Я допускал уже, что возмущение произведено, и указывал только на безрассудство возмущения без оружия.
И так далее. Инквизиторы не могут скрыть радости.
— Чего же еще? Вот он, государственный преступник!
Заичневский идет напролом и не ждет пощады. Он презирает царских прислужников. Никогда не допустит колебания или страха.
И вот теперь, в ожидании суда, он томится в полицейском доме, но о суде не думает. Есть дела посерьезнее. В Москву его доставили вместе с Аргиропуло еще в ноябре прошлого, 1861 года. Других товарищей за недостачей улик отпустили на поруки. Надо сказать, здесь, в Москве, положение его, как заключенного, куда легче, чем в Северной Пальмире. Сюда, в полицейскую часть, начальство допускало друзей для свидания. Следовательно, можно было продолжать свое дело. Выводили даже на прогулку по городу под предлогом посещения бани. Можно было встретиться и побеседовать с нужными людьми. Иногда в темницу приходили малоизвестные посетители — те, кто сочувствовал движению, или просто любопытные. Раза два подъезжали в экипаже какие-то нарядные дамы, передавали цветы и фрукты. Но они мало занимают Заичневского. Другое дело — светлокудрая девушка, с которой его познакомили на бульваре. Солдат отошел в сторонку, а они сидели на скамье под липами. Зовут Аней. Фамилия — Можарова. Гимназистка. Как нежно смотрела она своими чистыми, умными глазами! И как ловила каждое слово! Конечно, говорили о народе, о будущем России, о революции. Ненавидит монарха и плантаторов. Настоящий человек, и, быть может… Что? Мысли о браке! И это теперь, когда… ай-ай, вот так революционер!
Лязгнул засов. Часовой впустил Аргиропуло. Они видятся ежедневно. Перикл страшно похудел и оброс. Болезнь подтачивает его силы. Чахотка. Едва ли несчастный выдержит. Но мужество не покидает его. Глаза загораются лихорадочным блеском, когда речь идет о борьбе.
— Какие новости, Робеспьер?
Пожав руку, падает на единственную скамейку.
— Что слышно о наших ходатаях?
— Ничего! Боюсь, как бы не сцапали Покровского с братией.
Разговор идет о товарищах по кружку. Они составили ядро московской студенческой депутации к министру просвещения. Во главе ее друг Заичневского, Аполлинарий Палладиевич Покровский.
Вопрос этот встал в дни осенних студенческих волнений 1861 года. В то время Заичневский и Аргиропуло сидели еще в Петропавловской крепости. Но до них долетали слухи о закрытии Петербургского университета и двух факультетов в Москве, гонениях на молодежь в других городах. Оба вспоминали московских друзей.
— Наши, наверное, тоже ввязались в драку, — говорил Заичневский.
Он не ошибся. Отпущенные на поруки Покровский, Понятовский, Новиков, Лебединский, Ященко вместе с остальными кружковцами возглавили левое крыло движения. Два месяца бушевали сходки. Московская полиция и профессорский совет растерялись. Главным оратором на сходках и демонстрациях был Славутинский.
В октябре начальство университета и полиция перешли в наступление. Перед домом генерал-губернатора произошло избиение студентов. Тверская полицейская часть до отказа была набита арестованными. А дальше — следствие, массовые исключения, административная высылка.
— Ничего у нас не выйдет, друзья, — смеялся Заичневский, когда ему рассказали о планах отправки депутации в Петербург, — разве таков путь нашей борьбы? Горбатого исправит только могила!
Но тут родилась новая мысль, заставившая его согласиться на поездку. Покровскому и его спутникам Понятовскому, Евреинову и Рубинскому поручили связаться в Петербурге с «партией» Николая Утина. Пора строить давно задуманное всероссийское революционное общество.
С момента ареста Заичневского произошли события огромной важности. Летом 1861 года по городам распространились три прокламации «Великорусе», взбудоражившие не только демократическую часть общества, но и либералов (впрочем, те сразу же перетрусили и заявили о своей непричастности к этому делу). Той же осенью среди молодежи ходило по рукам зажигательное воззвание «К молодому поколению». Оживилась работа лондонской типографии. Герцен все более решительно поворачивал в сторону боевого действия и рвал с либералами. Вместе с Огаревым он громко заявил; «Крепостное право не отменено! Народ царем обманут!» В июле 1861 года читатели «Колокола» увидели на страницах журнала воззвание «Что нужно народу?».
А как росло боевое настроение в Польше! Там назревало вооруженное выступление. «Если бы объединить его с русским народным восстанием!» — мечтали передовые люди. Правда, в России крестьянские бунты понемногу стали утихать, но подождите, что будет весной 1863 года, говорили многие.
— Страна идет верным курсом, — ликовал Заичневский. — Быть революции! — В это он твердо верил.
«Императорская партия» жестоко огрызалась. Бросили в Петропавловку поэта Михайлова, схватили отставного офицера Владимира Обручева. Аресты продолжаются. Все за прокламации, наверное. Ничего! Близко возмездие, пусть это знают монарх и его клика.
Смущало только одно. Где же в России руководящий комитет действия? Если он есть, то почему молчит, не заявит о себе по всей стране? Одно это удвоило бы силы революции, казалось юноше. Он жадно вникал в каждую строчку Чернышевского. Видел, какую титаническую борьбу ведет учитель с «императорской партией». Неужели в одиночку действует?
Вопрос этот Заичневский без конца обсуждал со своим другом. Аргиропуло склонен был думать, что революционного центра пока не существует, но вот-вот должен появиться.