Спокойно, Маша, я Дубровский!
Шрифт:
– Зямка, давай к нам! – позвал Макс.
Он на пару с оператором Сашей вытаскивал из салона второй машины съемочное оборудование.
– Будешь собачником! – сказал Смеловский и вручил Зяме такую штуку вроде молотка на длинной палке, которую киношники называют «удочкой», а Макс и его коллеги – «дохлой собакой».
Чувствительный микрофон, венчающий палку-удочку, действительно похож на страшненькую черную собачонку, такую косматую и клочковатую, словно ее переехало велосипедом и потом еще долго волочило по пыльной
Оператору Макс дал камеру, на себя повесил запасную батарею. Все телевизионное добро, включая «собаку», ехало в салоне, потому что багажник был занят произведением бутафора Тараса. На этот шедевр я не могла взглянуть без содрогания. У Смеловского, к моему удивлению, нервы оказались покрепче моих. Он самолично вытащил творение Тараса из багажника и в охапку поволок его к забору.
– Не дай бог увидеть такое в кошмарном сне! – содрогнулась Трошкина.
Клок волос из старого парика, бледно-желтая нога списанного манекена, четыре баллончика пены для герметизации оконных рам и одна банка серой краски – этого хватило, чтобы сотворить весьма убедительную имитацию цементной глыбы, содержащей в себе мертвое тело. Алый лак для педикюра и набор акварельных красок «Радуга» для временной окраски волос я не считаю, это был наш с Зямой скромный вклад в искусство бутафории.
Фальшивая глыба выглядела очень убедительно и от настоящей отличалась только весом: она «тянула» килограмма на четыре, не больше. Макс играючи подбросил ее в воздух, поймал и аккуратно поставил на узкую полоску травки под забором.
– Осторожнее, – предупредила я. – Тут собачки гуляют, гадят, не испачкай нашу ногу!
– По-моему, это все-таки не женская нога, – сказала Трошкина, критично глядя на одинокую стопу, торчащую из глыбы. – Сороковой размер, как минимум!
– Другой не было, – лаконично ответил Макс.
Он присел на корточки, скривил шею и умильным голосом сказал:
– У-тю-тю, какая прелесть!
– Странное у тебя представление о прелестях! – пробормотала я, решив, что Смеловский любуется пластмассовой ногой со свежим педикюром.
– Собачка, миленькая! – тоже присев, засюсюкала Трошкина.
Я наклонилась и заглянула в щель между нижним краем забора и землей – с той стороны навстречу мне сунулась тупая черно-белая морда.
– Французский бульдог! – со знанием дела сказал оператор Саша.
А Макс вытянул из кармана плоский пакет, а из него – холодную свиную отбивную из буфета телестудии и запшекал:
– Мадам, месье! Же не манж па сис жюр!
– Прононс у тебя жуткий! – шепотом покритиковала я.
Французский у Смеловского был ниже критики, но соплеменный бульдог его понял. Он принял угощение и быстро употребил по назначению.
– Ждем три минуты, – посмотрев на часы, шепнул Макс.
– А что будет потом? – заинтересовалась Алка.
– Потом будет прононс. Такой прононс будет, что только держись! –
– Это потому что французский бульдог, – пояснил Саша. – Видите, какой у него нос приплюснутый? И сопит псина, как чайник. Проблемы с верхними дыхательными путями.
– Да, с верхним путем будут проблемы, – согласился Зяма, бесшумно подобравшийся к нам в обнимку со своей дохлой собакой. – Щель под забором слишком узкая, даже Алка не протиснется, придется лезть через забор.
– Через две минуты, – сказал Макс, продолжая следить за стрелкой на часах.
Через две минуты французский бульдог на чистейшем парижском наречии взвизгнул:
– Уи! Уи! – плюхнулся на попу и закрутился на травке юлой.
– Пошли! – скомандовал Макс. – Теперь сторожевой собаке уж точно не до нас!
Вопреки опасениям Зямы, через забор мы перелезли быстро и ловко. Первым перебрался Саша, за ним мы с Алкой. Макс и Зяма нас подсаживали, а Саша встречал с той стороны. За нами на внутреннюю территорию перекочевали камера, дохлая собака и в высшей степени неживая нога в фальшивом цементе. Все, кроме Зямы, пристроились за кустами, а братишка пошел в разведку.
В ожидании его возвращения мы сидели молча. Трошкина с сочувствием смотрела на высокие астры, сотрясаемые крупной дрожью: в клумбе, поскуливая, беспокойно возился французский бульдог. Смеловский рассеянно щекотал равнодушную к ласкам пластмассовую ногу, оператор невозмутимо возился с камерой.
– А света тебе хватит? – забеспокоился Макс.
Палисадник у дома скудно освещали маломощные светильники, вмонтированные в брусчатку пешеходной дорожки. Ближе к забору участок утопал во тьме.
Саша в ответ на вопрос коллеги пожал плечами.
– Смотри, не вздумай включить накамерный свет! Сразу же выдашь себя! – предупредила я. – Картинка для нас не так важна, главное – звук.
Тихим индейским шагом вернулся мой бледнолицый брат.
– Ну, что, друзья мои? Все идет прекрасно! – улыбаясь, сказал он. – Я нашел щелочку в жалюзи, заглянул в нее и увидел, что хозяин дома мирно сидит в кресле у телевизора с пузатым стаканчиком в руках. Макс, у него пуловер точь-в-точь, как твой, черный, с белой галочкой на груди. Классный прикид!
– Экипировочный центр «Планета спорта», модель «Мишка гималайский», – кивнул польщенный Макс.
– Судя по модели стакана и цвету жидкости, господин Попов лакает виски, – добавил Зяма.
– Какой марки? – встрепенулся Смеловский.
– Да откуда ему знать? – недовольная тем, что в ответственный момент перед началом секретной операции парни отвлекаются на мысли об атрибутах красивой жизни, огрызнулась я за братца.
– Ошибаешься, Дюха, я в курсе: «Баллантайн»! – победно ухмыльнулся Зяма. И объяснил: