Спокойные времена
Шрифт:
— Hallo, — я здеся! Леди, вы слышите — я тута! Совсем заждался.
— Правда? — Эма язвительно улыбнулась.
— Ей-бо! Чинарика не найдется, а? Сто лет не дымил.
— Потерпишь еще сто. И не базарь! Бандерша, вишь, шары выкатила… в два счета выметет…
— Ей-бо, дайте! Без затяжечки работа не идет.
— Работа? С каких пор?
— С таких!.. — Чарли с силой грохнул по столу, подпрыгнул кувшинчик с салфетками. — Предстоит лабать, девушки.
— Ну да? Нашел место?
— Завтра будем вкалывать. А поднатаскаться некогда… Договорились с братвой: жарим новые куски, — шик!
— Все-таки ори поменьше, а? — поморщилась Эма, но без злости, и села рядышком; возле себя она пристроила, тяжело шлепнув, точно мешок камней, бог знает чем набитую сумку. — Что пьешь?
— Что поставите, леди… — Чарли прекратил барабанить по столу и театральным жестом раскинул руки по стене, свесив голову набок, — этакий оперный Иисус Христос; это у него здорово получалось… — Моя казна на этой неделе… пуста… А вот наш гиббон… Тедди…
— Почему это — гиббон? — возмутилась Дайва; она сидела на длинной лавке, подвернув под себя ноги в злосчастном чулке со спущенной петлей, и была явно не в духе; казалось, всем своим видом она показывала, что идет на скандал.
— И ваш любимый Танкист тоже сейчас подойдет…
— Чарли, перестань… — подняла палец Эма. — В конце концов, это наши друзья.
— Друзья?
— Чарли, не заводись!
— Хватит тебе, Эмка. А то будет кончерто грохот!
— Что, что? — сморщила носик Дайва. — Что насчет грохота?..
— Не понимаешь ты в музыке…
Он не успел договорить — в зал вошел Тедди, поднялся по темной крутой лестнице; он приветствовал компанию, воздев над головой обе руки, и пружинящим шагом приближался к столику; за ним, мешковатый и малость оробелый, плелся Танкист; карманы брюк подозрительно оттопыривались.
— Угощаю… — осклабился он, двумя руками одновременно выдирая из карманов по бутылке «одесского» портвейна.
Убрались живо, без лишних разговоров и шума — старушка уборщица даже удивилась — и вмиг (тут же рукой подать!) очутились в Саду молодежи; лавочки были пропитаны сыростью. Ночью, видимо, был дождь, туман и сейчас стлался над речкой, слева от которой, чуть не в поднебесье, как вечный страж или ангел-хранитель города, в легкой дымке высилась краснокирпичная замковая башня: где-то за рекой, за деревьями и холмами, был Эмин дом. Она так и подумала — и почему-то без раздражения: «Там мой дом», — когда Танкист, схватив с лавочки обе пустые бутылки (откупорил Тедди лихим ударом ладони), одну за другой швырнул их на противоположный берег; вместе с бряканьем сверкнул зеленоватый лучик…
— К Вирге! К Вирге! — завопила Дайва, у которой была страсть к перемене мест. — Тут недалеко! Недалеко! Я знаю!
— Все знаем, детка!.. — осадил ее Тедди. — Нашла чем хвалиться…
— А я и не хвалюсь!.. — Дайва оттопырила губу. — Я только говорю…
Идти было недалеко; Тедди небрежным жестом светского льва и завсегдатая этого дома толкнул массивную и необычайно скрипучую дверь — да так сильно, что та чуть не сорвалась с петель; кажется, проректор по хозчасти в этой хате был не из рачительных…
— Здесь ожидаю вас… — произнес Танкист тоном прокурора былых времен и притулился широченной спиной к шершавому тополиному
Оказалось, Шалнайте уже несколько дней здесь не появлялась.
— Кажется, болеет… — равнодушно промямлила какая-то девица, ковылявшая мимо с целой охапкой кистей в руке. — А вообще… кто ее знает, эту Шалнайте!
В ее голосе прозвучало нечто вроде зависти, в том, с какой интонацией она произнесла это Шалнайте…
— Значит, не знаете? Как это так, ягодка?..
— А если я еще цветочек?
— Ответить все равно можно. Язык не отсохнет.
— Пожалуйста… Она ведь не живет здесь постоянно.
— А где же, позвольте узнать, она может быть сейчас?
— Например, у Дапкуса.
— У какого еще Дапкуса?
— Дапкуса не знаете? У профессора Дапкуса… нашего… ну… — Девица с большим подозрением и, как показалось Эме, свысока посмотрела на всех, особенно на Тедди, который дознавался как на экзамене: где, кто, как; возможно, эта нимфа с малярными кистями в руке даже в глубине души позавидовала удалому братству. — За «Нарутисом» третий двор. Там мастерская Дапкуса. Усек что-нибудь… а?
— Секу… А сколько ж тебе годков, милая?
— Тедди… — Дайва дернула его за рукав.
— Узнаешь там же. Чао!
И ушла, помахивая кистями и слегка поигрывая обтянутыми джинсовой тканью бедрами; «кодла» направилась к выходу.
— Пошли туда! Пошли скорее! — заторопилась Дайва; они потопали. Дайва с великой радостью схватила бы Тедди под ручку, не будь это допотопным пережитком — разгуливать под ручку. — Скорей!
— Пойдемте, пойдемте! — последовала за ними Эма, ускоряя шаг и поспешно отворачиваясь: в коридор вышел человек — друг папани, художник, он иногда заглядывал к ним, иногда иллюстрировал папане книгу; надо же…
Толкаясь и перебрасываясь колкими словечками, по узким улочкам времен барокко выбрались они снова на Горького, откуда с час назад ушли, и, к великому изумлению всей компании, без труда отыскали мастерскую Дапкуса — в узейшем, как новая калоша, дворике красного кирпича; Вирга была здесь. Она даже сама открыла дверь, за которой толпилась ее родная команда шобыэтта во главе с Эмой. Вирга была в ярко-алом бикини с желтой бархатной розой на груди (как будто с Таити) и вид имела скорее глупый, чем экзотический, хотя этот Дапкус, видимо, считал иначе; щеки у Вирги багровели. Похоже было, что ей вовсе не холодно.
— Вот молодцы! Вот молодцы! — затараторила она восторженно, будто целое утро только и мечтала о том, как к ней завалится славное общество шобыэтта. — Потрясно, братцы, ну, потрясно… Вызволили!.. Освободили!..
— От чего это, а, Лизи?
— От работы! От идиотского торчания на табурете! «Позирование»!
Больше она ничего не сказала, впорхнула в дом (сквозь щель промелькнул белый гипсовый конь и угол какой-то большой, убийственно красной картины) и сразу же выпрыгнула обратно, держа в руках свою одежду.