Спокойные времена
Шрифт:
«Ясновидение»? Ага. «Всесторонняя одаренность»? Тоже. Рисуем, играем на фортепиано, и не просто жарим, как мой Чарли (но с какой стати мой?), а даже Грига и Шопена, училась когда-то (смехотура, да?), лепим, ваяем, можем поковырять и гипс… И даже вычеканить кое-что на кусочке жести… И написать! Глупая повестуха про еще более глупую юную мечтательницу…
Ясное дело: людей надо искать. Тех самых, настоящих. И не людей, а человека. Их надо узнать — всех. Со всеми поговорить. Со всеми, слышишь, Эма, с теми, кого здесь нет, кто далеко; о них можно думать что угодно, не так, как об учителях или родителях, о которых думаешь, исходя из того, что о них знаешь. О других — что угодно и как угодно и оттого, разумеется, справедливо, поскольку от них не зависишь ничуть… и
Вот дурость! Нашла о чем рассуждать! Очень нужно! Будто эта старуха с кафедры, Накайте! Будто папаша, тот без конца… «Цель! Надо иметь цель!..» Какую, милый папочка? Искать людей всюду, где только можно… и даже на «скачках» — на отдающих сельскими посиделками факультетских танцульках, где такая скука, но надо искать и там… людей надо искать повсюду. И всех их надо познать, папаня, тогда, быть может, найдешь хоть одного… который…
«Со Скорпионом союз гармоничный и прочный. Очень многое связывает Рыб с Козерогом. Эти знаки взаимопритяжимы. Общение бывает счастливым, если только упрямый Козерог не травмирует Рыб…»
(Козерог… Нет, лучше Единорог, для меня он будет Единорог, так красивее…)
Опять-таки, Эма, людей надо познать. Всех. Тогда не обидят. Ни все, ни тот, один. С ними надо уметь быть: со всеми. Понимать их. Проникать, проникать надо в них. Постигать. Искать истину. Искать то самое слово, которое по-французски … Ну, как там, у этой Натали Саррот: un mot juste [51] . И тогда…
Да, найдется. Тогда найдется тот один, который раскроется перед тобой. Как цветок лотоса. Как книга веков. Как судьба. «Коснись меня, и я буду воистину», — кто это сказал? Так мудро? По-взрослому. (Но разве одни только взрослые могут быть мудрыми?) Я, Эма, я записала это у себя в тетради, хотя по сей день не знаю, мои ли то слова. Может, и они из книги веков, читать которую волен каждый? И обязан читать, для человека это обязательно… Но они, эти вековые слова, срослись с моими словами и мыслями, они одновременно и мои, ибо всегда со мной — днем и ночью, — потому что кто коснется… не просто так, хамской рукой чувака, а как тот… найденный среди тысяч… если только он настоящий… истинный…
51
Истинное слово (франц.).
Эма! Ты все еще сомневаешься? Все не веришь? Даже сейчас? Даже сейчас боишься…
— Эма, — (вздрагиваю), — о чем ты думаешь? — Это Вирга; почему-то ее знобит; от холода, что ли. — О чем, а?
— О Единороге.
— Чего-о? — (Много она знает…) — Я боюсь, Эмка.
— Не бойся… Это тот, из гороскопа.
— Единорог? А там такой есть?
— Ну, Козерог… пусть…
— Из гороскопа! Вот дурочка! Кто же в такое верит? Это ведь игра.
— Ну и пусть. Зато красивая. И полезная.
— Полезная? Это уж, Эма, кому как…
— Ну… мне… Кто я без игры? Ноль без палочки…
— Чудная ты, Эмка…
— Наверное.
Помолчали. Снова заговорила Вирга.
— Как по-твоему, — спросила, рукой-ледышкой трогая Эму за колено; холодок чувствовался даже сквозь джинсы, — это уже все? Загремим?
— Не думаю.
— А куда они все подевались? Ну, гады…
И она как бы снова вернулась туда, где находилась и куда так не хотелось, — в отделение милиции, где они все торчали. Время шло, а они сидели как цуцики, все рядышком, на длинной желтой скамье, взъерошенные, раздавленные, потерянные, и каждый думал о чем-то своем, каждый искал какого-нибудь утешения; и у двери, спиной к стене, по-прежнему стоял Гайлюс, чернявый дружинник с умными серыми глазами. Гайлюс? Имя и фамилия? Что же это я: имя, конечно! Ведь майор сказал: «Товарищ Висмантас!» Или это имя такое — Висмантас? Ну и дура — не все ли равно? Тебе! Хотя ты правда его где-то, ну, где-то видела. Ты видела и эти волосы,
— Что это так пялишься?.. Дай потянуть, дружина! — Чарли обращается к Гайлюсу. Голос такой, словно предлагает: «Выйдем, что ли, поговорить надо…» Чарли мастер затевать потасовки. — Ну, хоть бычок.
— Потерпишь.
— Не будь жилой, дружина.
— Не положено, понял? — И он улыбнулся, Гайлюс этот; зубы — что клавиши. По белизне. И что-то такое знакомое, определенно… Откуда?..
— Не жизнь, а…
— Не надо было стекол бить… Что поделаешь? Не ты первый, не ты последний сидишь без курева… — Гайлюс поглядывает в мою сторону, вроде подмигивает. — Например, Дни Мориарти… тоже порой обходится без курева… Ваш любимчик Дин Мориарти:
— Море в марте? — дурашливо скалится Танкист и косится на меня. При чем здесь море? И в марте? Ну нет…
— Commedia dell’arte [52] … Ты, Эма, наш Панталоне; Чарли, разумеется, доктор, а мы с Дайвуней уж конечно слуги… — Это Вирга «возникла».
— А мне? — спрашиваю. — Мне можно?..
Кажется, я застигла его врасплох, этого Гайлюса, иначе с чего бы ему так резко задирать голову — чуть не хлопнулся головой о стенку — неожиданно и для меня. («Где же я его видела?») Гайлюс, этот брюнет с красной повязкой, неуклюже елозит на месте, сует лапу в карман, роется…!
52
Комедия масок (итал.).
(«Что, волнуешься, мальчик?»)
В дверях за нами (вернее, справа от нас) снова вырастает тот самый майор; длинный, седоватый, без ремня, он показался мне скорее похожим на какого-нибудь сторожа колхозного огорода или пляжа, чем на офицера милиции, хотя рост у него просто потрясающий; по-моему, майор даже гнется от собственной длины. Тащит какие-то бумаги, пачку листов. А голос у него то ли прокуренный, то ли просто хриплый, но властный и неожиданно звонкий.
— Ребята, за мной! — скомандовал он своим хрипловатым властным голосом, а стопкой бумаги махнул, показывая на дверь за своей спиной. — Раз-два, слышали?..
И тут мне начала нравиться эта, как выражается Вирга, комедия масок, героями которой стала наша лихая кодла. Тедди (он все время молчал) сразу же встал и живенько шмыгнул к двери, а Чарли (мой техасский герой Чарли) так проворно вскочил с лавки, что та аж подскочила кверху, и так ровненько вытянул по швам свои грязнущие лапы, что можно было подумать, будто он собирается участвовать во всемирных состязаниях по муштре и ему там, без сомнения, уготовано первое место. Один лишь Танкист пытался соблюсти свою мужскую независимость и хоть как-нибудь спасти, поддержать заметно пошатнувшийся престиж всех шобыэтта; уцепившись обеими руками за край лавки, он забасил:
— А мы тут, между прочим, не в штрафной роте… Ну, в ми-ли-и-ции!..
— Марш, марш! И без никаких… — Майор сверкнул глазами.
Он повернулся и первым, как и подобает офицеру, печатая шаг, двинулся за дверь; кодла послушно двинулась за ним.
Я бы, пожалуй, пустила слезу, если бы не этот черный Гайлюс, который все подпирал стенку у двери (нас, что ли, караулил?) и серыми вороньими глазами — таким знакомым мне взглядом (прямо щекочет лицо) — смотрел на меня в упор, если бы не он и не телефонные звонки — они пугали еще больше, чем дверь, поглотившая наших мигом присмиревших дружков. «Нет… не имеется… тащите сюда!» — так отвечал (неизвестно кому) мрачный, нахохлившийся сержант, только что возникший в комнате, почему-то он то и дело дул на свои красные согнутые пальцы; никто никого не тащит сюда, в милицию, где нас прочно держали, вынуждая слушать все эти «не имеется» и «тащите сюда»; видимо, таковских (каковских — вроде нас, что ли?) не так уж много было нынешней ночью. К тому же не все небось влипают и не всем приходит блажь бить окна в киосках.