Спокойные времена
Шрифт:
— Уже спросила…
— И что же ты узнала?
— То, что и ты говоришь… Что это распад! Интеллигенции… Поскольку для всех прочих это вполне нормальная модель существования…
— Для всех?
— По крайней мере, для тех, кого я знаю. Подразумевается наше насквозь прогнившее западное общество…
— Общество потребителей…
— И производителей тоже! Ведь производим мы не для кашалотов, Ауримас, а как-никак для себя самих, и потому… Нет, не нужен мне такой образ жизни, как он ни зовись — американский, немецкий, французский, люксембургский… душит он меня
— Если бы твой господин Кох не обладал таким солидным дипломом… И таким утонченным восприятием современной урбанистической архитектуры… а его голове сам Корбюзье мог бы позавидовать… Едва лишь светлейшая госпожа Кох начинает задыхаться в своем прогнившем и насквозь порочном Кельне, он отправляет ее в такой райский уголок нашей малютки планеты, где гигиена просто завидная, а туземцы все до одного — чистейшие первозданные ангелы…
— Ирония, ирония! О, как бы она украсила моего Коха… с его лысой макушкой…
— И все же… То благосостояние, которым пользуешься ты и твоя семья… и под покровом которого вы можете рожать очень даже неглупые идеи… без него, без Коха-мудреца, которого я в самом деле уважаю, было бы не более как радуга в мыльном пузыре… Кстати, как поживает господин Милан?
— С ним все кончено.
— Все?
— Почти. На вокзал он меня не проводил, так как заболела его жена. Имеется и таковая, Ауримас… Но ты перебил мою мысль… Что я сказала?.. А, решила однажды топнуть ногой… И…
— И господину Коху пришлось примириться с тем, что чернокудрый красавец Милан… атлетического сложения славянин из Каринтии…
«Копна смоляных кудрей», — вспомнилось ему.
— Все равно прокляла!.. — Она поспешно отвернулась; кажется, на эту тему она беседовать не любила: о красавце Милане. И о муже, об этом лысом, как коленка, последователе или даже конкуренте Корбюзье; Глуоснис это знал, помнил по Кельну.
Он спросил:
— А ты здесь… какими судьбами?
— Теми самыми… — Она лукаво улыбнулась. — И дорогами. Через Москву, как и ты. Я видела Кремль.
— Молодец!
— Пыталась тебе позвонить. Ответили, что ничего не знают: ни где ты, ни в какое время бываешь дома. Очень вежливо: не знают. Интеллигентно. А может, и у вас уговор… как у нас, на гнилом Западе?
— Нет, — он покачал головой. — У нас это не принято.
Марта, вздохнул он, никогда она не знает. И всегда вежлива, особенно с женским полом. Когда звонят женщины. Ей, бедняжке, мерещится, что все они обязательно назначают ее мужу свидания. Ее распрекрасному муженьку. Этому лихому донжуану. Ловеласу. Чей аппетит не знает границ. Ей и в голову не придет, что разговор с женщиной может и не носить интимного характера. Как и отношения. («Ах, не в этом дело!.. Глуоснис, старина, не в этом… ты забыл Кельн?.. Ту ночь в Кельне, о которой Марте, будем надеяться…») Как и многое, существующее между людьми. Иногда, например, достаточно лишь голоса… («Только-то? Почему же ты… столько лет…») Всего лишь обычного, спокойного женского голоса, когда просто говорят с тобой, даже не так уж важно
(«Кельн! Кельн! Кельн! Опять!.. Ты бежал от него сломя голову… через Вильнюс — сюда… Думал, убежишь… куда?.. Из-за этого Кельна, дружище, ты прятал глаза от Марты… будто предатель — в самом деле, будто… ты мучился и злился… и тотчас же, как на пожар, — в самолет…» — «Позвольте, это было предусмотрено — данная поездка… Еще весной, когда никаким Кельном и не пахло…» — «Что ж, может, скажешь — только от юбилея…» — «Да будет уж! Я один! Был и есть! А когда человек один… когда он безнадежно один… может и невесть что…»)
Хватит, хватит об этом! Нечего себя точить. Не начинай сначала. Прекрати.
Ты так считаешь? Прекратить? А как? Посоветуйте, как я должен был все это…
Глуоснис, дитя мое, — из-за того, что осталось в прошлом… что было…
Было? И нет? Ничего? Совсем ничего?
Ладно, хватит! Возьми себя в руки!
— Значит, и ты… самолетом? — спросил он без особой радости.
— Уж не пешком… По пути в Непал.
— В Непал?
— Да. Что тебя удивляет?
— По-моему, ты собиралась в Сиам… Помнишь фильм «Эмманюэль»… уж не с тобой ли я его видел… там молодая француженка… жена дипломата… тоже основательно хлебнувшая радостей западной цивилизации…
— Не бойся, — она улыбнулась. — Я не такая. Не Эмманюэль. И обещаний своих не забываю…
— Каких обещаний?
— А маска? Обещанная сиамская маска… Твоей дочке она сгодится, и не только для новогоднего карнавала…
(Дочке? Эме? Какую еще ей маску?..)
— Аа… — небрежно махнул рукой. — Пошутил, больше ничего. Неужели живем на свете ради какой-то маски…
(Какой маски?..)
— А ради чего же?
— Полагаю, ради самой жизни. Ради ее осмысления. Ясно?
(Попробуй внуши это Эме…)
— Аурис!.. — Она вздохнула. Укоризненно взглянула. — Ты опять всерьез… И опять над твоими словами надо ломать голову…
— Прости, я понял… Поговорим о чем-нибудь другом… Над чем не придется ломать голову… Только есть ли такие темы? В наше время?
— Да, да, в Катманду!.. — воскликнула она, будто что-то припомнив, и карими тревожными глазами глянула куда-то мимо Глуосниса. — Только туда!
— И кто тебя там ждет?
— Все! С распростертыми объятиями!
— Ты полагаешь?
— Да! Все стремятся туда, точно в некий Клондайк. Только, понятно, не за золотом или еще чем-то таким… к чему все это раззолоченное дерьмо?
«Которым ты, мадам, все же не пренебрегаешь, — угрюмо подумал он, — и увешана этими пробрякушками именно здесь, среди этой атавистической нищеты. Будто собралась на бал к Ротшильду! Что это: игра или крайнее отчаяние? А может, только такую — утопающую в роскоши и великолепную — тебя здесь чтут и всюду дают дорогу? Только такую, какова ты на самом деле?»