Спокойных не будет
Шрифт:
— Положительно,— ответила она.— Подождем.
Катя взглянула на него открыто, отчужденно и с вызовом, как на чужого, неприятного ей человека. Виктор даже отступил от нее, удивленный.
— Какая-то ты не прежняя, Катя. Я не такой тебя рассчитывал встретить.
— Отвыкла я от тебя. Прости. Три с лишним года прошло.
— Три года! Эка беда... Я-то вот не отвык. Помнил о тебе ежечасно, был верен...
— Спасибо, Витя. Я тоже помнила.— Катя стояла, обняв белый ствол, и чувствовала себя одинокой и несчастной, точно лишилась
— Подожди,— спохватился Виктор, удержав Катю за руку,— мне не нравится, что ты кухарка и каждому прислуживаешь. Несолидно это, унижает тебя, а в будущем будет унижать и меня.
И Катя против воли своей отчаянно крикнула ему в лицо:
— А мне не нравится, что ты болван! Дурак ты, и уши холодные! — И побежала прочь, глуша в себе крик, глотая слезы, ударяясь плечами о стволы берез...
Обо всем этом Катя торопливо, сбивчиво рассказала мне, когда привезла обед. Ее била ознобная дрожь, глаза горячечно сверкали.
— Такая скотина! — говорила она, брезгливо морщась.— Спасибо тебе, господи, что помог разглядеть вовремя! Его не то что любить, ненавидеть нельзя — много чести. У него и лицо-то какое-то псиное... Хорошо, что мы встретились с ним здесь, когда я кое-что узнала о другой жизни, увидела других людей. А если бы это случилось в деревне? Уговорили бы ведь, поженили бы... И стала бы я горе мыкать, ничего не зная, никого не видя. Ах, Алеша!..
— Успокойся, Катя,— сказал я.— Страшное позади. И все, что с Виктором было связано, забудется. Чем скорей, тем лучше. Подожди здесь. Пускай Федя отвезет посуду, ты останься. Собрание проведем.
— По какому вопросу? — спросила она.
— Сейчас узнаешь.
Филипп Сорокин упорно, настойчиво подыскивал себе единомышленников. Он узнавал слабые места ребят и бил по-снайперски, без промаха. Я слышал, как однажды он в перекур, собрав вокруг себя группу рабочих, сказал:
— Мы не солдаты, чтобы жить по команде, мы вольные люди и свободны поступать так, как нам хочется. Я от работы не отказываюсь. Жажду ее! Я приехал сюда заработать. А потому, будьте любезны, дорогие начальнички, обеспечьте меня не просто работой, а выгодной работой, чтобы было ради чего терпеть лишения: ни выпить, ни погулять.
Вскоре Сорокин не вышел на работу — улетел в Браславск. Вместе с ним подались Серега Климов, Глеб Анохин и еще один плотник из нашей бригады. Вернулись они поздно, с последним самолетом, изрядно подвыпившие, крикливые, кочевали по комнатам, угощая ребят водкой. Наутро Сорокин и Климов опять не вышли: догуливали. А Глеб Анохин вкатился на своем бульдозере в реку, чуть было сам не утонул и не погубил машину, ее едва выволокли на берег...
Я почувствовал, как бригада дрогнула. Пошатнулись ее строгие устои, исчезла слаженность в деле, а струна, что весело звенела в душе, оборвалась, и смех вспыхивал все реже и неохотней.
Я попытался
— За себя я могу нести ответ,— сказал он.— За других не могу и не хочу, у них своя голова на плечах.
— Но они, и Глеб и Серега, подпали под твое влияние.— Мы сидели на лиственнице, нагретой солнцем, и смотрели на реку.— А влияние твое вредное. Зачем ты их сбиваешь?
— Сбиваю? — Сорокин покосился на меня.— Боже меня упаси! Они сами сбиваются с пути истинного. И охотно. Ты, бригадир, плохо знаешь своих людей. Я знаю их лучше. Ты говоришь, сбиваю. А если я — в реку вниз головой, и они за мной? Шалишь, брат, не пойдут. А на спиртное и без моего влияния падки. Хлебом не корми!
Я понял, что говорить с ним бесполезно: поймет, но не согласится. Он как червь, заползший в яблоко: снаружи— румяное, а внутри все изъеденное. По-другому жить не может. Есть такие натуры, у которых за душой единственное стремление: хорошее сделать плохим.
— Слабостями других ты, Филя, пользуешься в своих корыстных, подлых целях,— сказал я.— Выходит, ты подлец. Имей в виду, даром тебе все это не пройдет.
Сорокин вскочил, глаза блудливо заметались.
— Что ты мне все грозишь? Плевал я на твои угрозы! Кишка у тебя тонка тягаться со мной.
Он, не оглянувшись, ушел к Сереге Климову. Тот, делая вид, будто работает, чутко наблюдал за нами. Сорокин и Серега, о чем-то переговариваясь, скрылись за срубом.
И все шло по-прежнему: прогулы, опоздания, невыполнение заданий, пьянки и скандалы в общежитии. Надо было что-то предпринимать. В самом срочном порядке.
И вот сегодня в обеденный перерыв я собрал бригаду. Пригласили на собрание ребят Трифона Будорагина. Обещал подойти Петр. Мы сидели на берегу, на брусьях, больше пятидесяти человек, и ждали Сорокина. Я послал за ним Леню Аксенова. Леня вернулся один, Сорокин сказал, что плевал на наше собрание с высокого берега. Ребята потребовали привести его силой. Вызвались Илья Дурасов, Вася и Леня Аксенов. Вскоре они показались из-за ряжей. Они заломили Сорокину руки назад и толкали его впереди себя. Тот, упираясь, пытался отбиваться, кричал и плевался. Его подвели к нам и усадили на брус.
— Вы не строители, а бандюги! — кричал он, намереваясь вскочить.— Комсомольцы, называется! Какое вы имеете право? Хулиганье! Что я сделал, чтобы мне руки заламывать?
Трифон глядел на него с отвращением.
— Замолчи! А то вобью в землю по самые уши. Откуда взялся только такой микроб?..
Сорокин метнул на меня скользящий и презрительный взгляд.
— Что вы от меня хотите, бригадир? Я вам не подопытный кролик...
«Судья» Вася ответил:
— Судить будем.
За Сорокина вступился Серега Климов: