Спокойных не будет

Андреев Александр Дмитриевич

— Да, весьма критическое твое положение Женька.— Эльвира сильнее вдавила себя в кресло.— Выпьем по глоточку для бодрости. Хорошо у тебя, чисто, одиноко, уютно...

— Мне самой нравится. Алеша ни разу здесь не был, не видел, как я живу.

— Не отчаивайся. Еще увидит.

— Может быть.— Я явственно представила, как он, войдя ко мне, обведет взглядом все вокруг и улыбнется своей тихой сияющей улыбкой, за которой начнется счастье.

15

АЛЁША. В субботу вечером

я зашел к Петру и Елене. Посидеть, вместе поужинать. Погрустить. Собрался домой, в свою палатку. Но в это время постучали в окно, и Петр, приложив ладони к вискам, взглянул в темноту улицы: там стоял Ручьев.

— Прошу извинить, хозяйка, Зашел на огонек. Кругом темень, а у вас свет горит, дай, думаю, загляну на минуту...

— Гостям — ночь-полночь — мы всегда рады,— сказала Елена.— Садитесь, Иван Васильевич. Сюда, к столу. Вы очень кстати. Для меня в особенности. Чаю хотите?

— Если есть, не откажусь.— Сняв плащ, Ручьев прошел к столу, сел на лавку.— Я тебя, Петр, хочу назначить начальником участка на основных сооружениях,— сказал он.— Надо разворачивать широкий фронт работ. Не станем ждать, когда нам сверху установят сроки...

Елена поставила на стол горячий чайник.

— На свой страх и риск? — спросил Петр.

— Нет, под свою ответственность.— Ручьев принял из рук Елены стакан чаю, положил ломтик лимона, сахар. Говорил медленно, словно думал вслух.— При одном непременном условии, что эти «страх и риск» будут смелыми творчески и совершенными технически. Так вот, бери в свое распоряжение две бригады: Токарева и Будорагина. Техники дадим в изобилии. Она прибывает к нам из Браславска. Завтра свяжись с Верстовским, главным инженером, и с начальником техотдела...

Мы пили чай с лимоном, со старыми, костяной твердости, пряниками и говорили... Было тепло и уютно. В тишине слышался глухой шум воды на реке, вода перебирала камни и рифы и, досадуя на препятствия, сердито ревела.

— Так почему мое появление кстати именно для вас, Елена? — спросил Ручьев.

Елена строго свела брови.

— Иван Васильевич, я больше не могу сидеть сложа руки. Я хочу работать. Найдите мне такое место...

— А что скажет муж? Он на меня обиду не затаит? Скажет, лишил дом хозяйки!

Елена взглянула на Петра и улыбнулась.

— Он так не скажет..

Петр сжал рукой пальцы Елены.

— Это верно, Иван. Я сам хотел просить тебя об этом. Не было подходящего случая. Елена не тот человек, что будет сидеть у окошечка в своей светелке и ждать мужа со службы.

— И правильно делает. Пока молодость и силы, надо спешить, а то получится так: ты умчишься вперед, а она со своим ожиданием в светелке останется далеко позади. Отстанет. От тебя отстанет, от жизни отстанет. Таких случаев тысячи!.. Я думаю, Елена, вам найдется место в техотделе. Начальник отдела только сегодня жаловался, что у него с людьми зарез... Я поговорю с ним.

— Спасибо, Иван Васильевич. Налить еще чаю?

— Пора и честь

знать. Это называется заглянуть на минуту! Прошло больше часа.— Ручьев поднялся.— Прошу прощенья. Токарев, ты идешь? Так и быть, провожу до парусиновых особняков. Последние дни доживаете в палатках, ребята. Скоро переселим вас в общежитие.

— Не обещайте, Иван Васильевич,— предостерег я.— В день переселения обязательно выяснится, что негде определиться какой-нибудь службе, отделу торговли, пожарной команде, детским яслям или еще какому-нибудь общественно полезному учреждению. Или семейные понаедут вдруг. Я знаю.

Ручьев засмеялся.

— И такое бывает, Токарев! До свиданья, товарищи! За чай спасибо.

Мы вышли на улицу. Морозец слегка сковал и подсушил землю, в свежем, разреженном воздухе шаги отдавались гулко и протяжно.

— Тебе ряжи приходилось когда-нибудь рубить, вязать? — спросил меня Ручьев.

— Никогда,— ответил я.

— Придется научиться. В помощь и для науки вам я отберу опытных рабочих.

— Научимся, Иван Васильевич. Сказать ребятам о нашем переселении?

Ручьев помедлил.

— Нет, не надо, пожалуй.— Он развел руками.— Чем черт не шутит. А вдруг ты окажешься прав?

Мы попрощались неподалеку от домика Будорагина. Я, кивнув на освещенные окна, сказал:

— Навещу.

Ручьев подал мне руку.

— Передай им привет. Очень мне нравятся они. Беде их сочувствую от всего сердца.

— Спасибо. Передам.

— До свиданья, Токарев!

— До свиданья, Иван Васильевич!

Меня потянуло в избушку не только желание сообщить о нашем новом назначении. Я вдруг забеспокоился, увидев, как за ситцевыми занавесками, прикрывавшими только половину окошек, словно в отчаянии, металась громоздкая тень Трифона.

Когда я вошёл, Трифон мрачно, не обратив на меня внимания, мерил шагами избенку из угла в угол.

— Уедем, Анка! Вот выздоровеешь — и уедем. Пока медведи не съели нас живьем. Куда угодно, только прочь отсюда! — Он, кажется, не отдавал себе отчета в том, что говорил.

Анка повернула к нему голову.

— Я никуда не поеду отсюда, Триша,— тихо выговорила она.— Здесь похоронен наш маленький. А ты можешь ехать, Триша...

Трифон рухнул возле Анкиной постели на колени, прижал ее руки к своим щекам.

— Одному? Без тебя... Я пропаду, Анка!

Он поднялся и, не взглянув на меня, сказал, проходя к окну:

— Садись, Алеша. Посидим, помолчим...

Он опустился на лавку, облокотился о подоконник, заслонив плечами почти все окно. Замер, изредка со всхлипом вздыхая. Анка лежала не двигаясь, прикрыв глаза. Я осторожно перелистывал книгу — сказки Пушкина,— рассматривая картинки...

Наше молчание прервал стук в дверь: пришла Проталина. Она показалась нам странной — растерянной, подавленно-молчаливой. Села на табуретку, уронив на колени руки; руки были маленькие, красивые, с длинными пальцами. Они не находили покоя.