Спортивный журналист
Шрифт:
Викки находит между подушками кушетки пульт управления и выключает телевизор, оставив меня сидеть молча, с вытаращенными глазами. Одергивает платье, укрывая гладкие колени, выпрямляется, точно на собеседовании с возможным работодателем. Под натянувшейся розовой тканью проступают очертания широкого, пригодного на все случаи жизни лифчика (размер у нее не маленький). Мне хочется обнять ее, накрыть ладонью одну из грудей и притянуть Викки к себе для пасхального поцелуя, которого я все еще не получил. Запах мяса пронизывает дом.
– Ты читал сегодняшнюю «Парад»? – спрашивает
– По-моему, нет, – отвечаю я, хоть и не помню, по правде сказать, что я сегодня делал. Ждал, когда окажусь здесь. Единственное мое занятие в этот день.
– Старина Вальтер Скотт написал про женщину, которая вымыла голову медовым шампунем, вышла, не высушив волосы, на свой задний двор, и там пчелы закусали ее до смерти. – Она бросает на меня безжизненный взгляд. – Как по-твоему, это правда?
– А что случилось с женщиной, которая вымыла голову пивным шампунем? Вышла замуж за поляка?
Викки покачивает головой:
– Ты остроумен, как Ред Скелтон, [53] верно?
На кухне Линетт роняет кастрюлю – трах-бабах.
– Извиняйте, ребятки, – кричит она и смеется.
– Это ты обручальное колечко обронила? – громко осведомляется Викки.
– Я могла бы кой-чего на это ответить, – говорит Линетт, – да на Пасху не хочется.
– Ради меня можешь не стараться, – отвечает Викки.
53
Ред Скелтон (1913–1997) – американский актер, прославившийся комическими скетчами.
– У меня и вправду было когда-то большое, – дружелюбно сообщает Линетт.
– И куда же подевался он? – спрашивает Викки, награждая меня гневным взглядом. Она и Линетт отнюдь не лучшие подруги, это ясно. Но могли бы и притвориться такими, хотя бы на сегодняшний день.
– Бедняжка умер от рака еще до того, как ты замаячила на горизонте, – легко отвечает Линетт.
– Примерно в то время, когда ты сменила веру?
За косяком кухонной двери показывается улыбающееся лицо Линетт, впрочем, взгляд у нее колючий.
– Вскоре после того, радость моя, тут ты права.
– Полагаю, ты нуждалась в помощи и наставлении.
– Викки, милая, мы все в них нуждаемся, разве нет? Даже Фрэнки, готова поспорить.
– Он пресвитерианин.
– Ну что ж тут поделаешь? – Линетт отступает обратно к плите. – В наших горах их называли членами загородного клуба, хотя, я так понимаю, со времени Второго ватиканского собора они укрепились в вере. Католикам стало полегче, другим потруднее.
– Сомневаюсь, что католикам стало полегче, – вставляю я, несмотря на свирепый, предупреждающий взгляд Викки.
Линетт вдруг снова появляется в дверях, серьезно кивает и убирает с виска оранжевый локон. Она по-прежнему кажется мне человеком, которого можно любить.
– Мы не должны с безразличием относиться к
– Линетт работает в Католическом кризисном центре Форкед-Ривера, – устало, нараспев сообщает Викки.
– Совершенно верно, радость моя. – Линетт улыбается, опять уходит на кухню и начинает шумно размешивать что-то.
На лице Викки застыла гримаса предельного отвращения ко всему на свете.
– Вся их работа сводится к ответам на телефонные звонки, – шепчет она, достаточно громко, впрочем. – Они именуют это кризисной линией.
Она резко откидывается на спинку кушетки, упирается подбородком в ключицы и утыкается взглядом в стену напротив.
– Мне, вообще-то, случалось видеть парочку кризисов. Как-то в Далласе к нам приехал мужик, главный причиндал которого торчал из кармана его друга, и нам пришлось пришивать этого джентльмена на место.
– Отчуждение, видишь ли, ничего не дает, – энергично сообщает из кухни Линетт. – Уж мы-то с коллегами это понимаем. Сейчас целой куче людей охота вернуться, так сказать, к жизни. И я не пытаюсь навязывать людям мою веру. Я могу разговаривать с человеком восемь часов подряд, для этого он вовсе не обязан быть католиком. Конечно, мне после таких разговоров приходится дня два валяться в постели. Мы же там все головные телефоны носим.
Линетт появляется из кухни с большой глиняной чашей в руках – вылитая жена фермера. На лице ее застыла самая терпеливая улыбка, какую только можно увидеть на свете. Но также и выражение человека, собирающегося сказать нечто важное.
– Некоторые кризисы, милая Викки, не сопровождаются кровопролитием.
– Да неужели, – отзывается Викки и округляет глаза.
– А вы ведь пишете, да? – спрашивает Линетт.
– Да, мэм.
– Ну, тоже дело очень хорошее. – Линетт опускает в чашу сразу ставший любовным взгляд, что-то обдумывает. – А религиозные брошюры вы когда-нибудь писали?
– Нет, мэм, никогда. Я спортивный журналист.
Викки снова включает телевизор, вздыхает. На экране маленький смуглый человечек прыгает с высокого утеса в волнующуюся, вспененную воду узкого морского залива.
– Акапулько, – бормочет Викки.
Линетт улыбается мне. Моего ответа, каким бы тот ни был, ей достаточно, теперь она просто хочет, пользуясь случаем, получше меня рассмотреть.
– Что, Линетт, ты так и будешь ближайшие два часа есть Фрэнка глазами? – почти кричит Викки и гневно скрещивает на груди руки.
– Я просто хочу приглядеться к нему, голубка. Мне нравится, когда можно целиком разглядеть человека за один раз. Тогда я начинаю его понимать. Это не приносит никакого вреда. Фрэнк же видит, я ему только добра желаю, правда, Фрэнк?
– Конечно, – улыбаюсь я.
– Как я рада, что не живу здесь! – встревает Викки.
– Именно ради этого ты и завела хорошую собственную квартирку, – благодушно соглашается Линетт. – Правда, меня к себе ни разу не пригласила.
Она удаляется в душную от пара и мясных ароматов кухню, оставляя нас в компании ныряльщиков.