Спорыш
Шрифт:
— Не сдавайтесь, Алексей Никанорыч. С вашим упорством горы свернуть можно.
— Ха, горы. Кавказские, что ль? Ты хоть успел, вон куда прыгнул. Дипломатом заделался. А я летчиком скромным мечтал быть.
— Похвально.
— А на Восток, к примеру, летал?
— Приходилось.
— Вот! У каждого своя страсть потайная. А ты! Здесь, у нас, ежели глаза разуть, рай. А плотину сделать — всем наплевать. Или, к примеру, чтоб подъезд был нормальный, а не так, как мы с Михалычем давеча по кочкам скакали, чуть не угробились. А телефон, если что? Ишь, летал он на свой драный Восток! Зато мы тут вместо вот таких чужесранцев кумекали, когда на бревнах сидели, как положение
— Не получится.
— Сволочь ты все-таки! Так поглядеть, толковый мужик, а иной раз ляпнешь, искры из глаз. Душа есть у тебя или в загранке оставил? Я тебе про здешний рай объясняю. Нам бы еще кого в помощь, хоть ту же проклятую советскую власть, чтоб она еще трижды себе шею свернула, мы бы тогда с непьющим Михалычем о-го-го развернулись. Знаешь, что бы мы тут наделали? А!.. То-то. Твоя говеная заграница от зависти лопнула бы.
Елена, видя положение такое, притомившегося за день писателя потихоньку из-за стола потянула. Мол, труба дело. Ничего уже не поправишь, вечер пропал. Давай их вдвоем оставим, раз они все равно никого, кроме себя, не видят. Пойдем, дедок мой, наверх. Баиньки. А то они, бесстыдники, скоро при мне начнут матом власть нынешнюю крыть.
— Пойдем, — согласился с охотой писатель. — Только водки им больше ни-ни.
— А больше и нету.
— Вот и прекрасно.
Собрались по-аглицки незаметно и отправились на второй этаж почивать, чему, вида не показав, Батариков с дипломатом порадовались. Они себя вдвоем много вольнее почувствовали. Гудели раскованнее и с десятой выпитой рюмкой влюбились друг в дружку уже окончательно. Намертво, как Батариков определил. Сперва терновую уговорили, затем столь же дружно высоконькую «кремлевской», какую Мироныч с собой привез хозяйке в подарок. Знакомым и незнакомым косточки промыли, засудили Чечню, Боснию, по первое число демократам врезали. И уже совсем попоздну, когда разговор без горячительного маленько подвял и Батариков, как человек не ночной, а ранний, тройку раз в промежутках носом клюнул, Мироныч нежно и с благодарностью его в висок чмокнул, сказал: «Иди, дружок. Хватит», и тогда Батариков стрепенулся, вмиг ожил и, осердясь, отважился на перемену места. Аж кулаком по столу пристукнул, себя, как заленившуюся кобылу, подстегивая.
— Айда ко мне? Хоть ты и не летчик, а мне друг. Дома припасено. В кои веки разговорились, верно?
— Наше желание встречное.
— Вот и собирайся давай.
Оба уже на ногах некрепко стояли и соображали неважно. Дипломат нацепил старую кофту Елены, ботинки не на ту ногу надел, а Батариков в одной галоше утопал.
Обнявшись шли. Петь пробовали, однако песни объединяющей не находилось, и они разве что вразнобой и невпопад горло драли. По дороге Батариков, хоть и пьян был, а вспомнил, что жене обещал ведро воды принести. А ночь, глаза выколи. Звезды, мрак. В темноте долго рыскали, насилу нашли. Думали друг другу помочь, а вышло так, что половину на себя вылили.
— Жопа с ручкой, — бранился Батариков. — Куда дергаешь-то?
— Ямка попалась. Оступился.
— Оступился он, хрен с горы. Как я, скажи, в мокрых трусах лягу?
— А мы куда? Спать?
— Сдурел? Вон звезды какие.
— Тогда… поправимо.
— Васек, — полез целоваться Батариков. И вовсе ведро опрокинул.
— И хер с ним, — сказал, покачавшись. — Видать, не судьба.
— Верно, Леш. Звезды против.
— Вон их сколько у нас, попробуй сочти. И все над Россией. А ты говоришь, жилка какая-то, рынок. Эх, Васек, дурында ты зарубежная. Сравни. Разве сопоставимо?
— Мудрый ты.
— Ну,
— Обижаешь.
Не единожды, пока до дома Батарикова шли, с пути сбивались, в чей-то огород угодили, посадок намяли-наломали изрядно, однако в конце концов как-то по звездам вырулили.
Деревня сладко спала, ни в одном окне свету не было.
— Тсс, — Батариков показал. — Жену не обеспокой.
— Боже упаси.
— А то она, ежели встанет, спасайся. Она у меня не заря Востока.
— Догадываюсь.
На веранде устроились. Батариков самодельный камин со спиралью включил, раздел Мироныча и сам догола разделся. Одежду сушиться пристроил. Смородиновым сиропом спирт заправил, вертких огурчиков из банки наловил.
Сели друг перед дружкой, чокнулись.
Ну, что еще надо? Голые. Небо звездное. И закон в груди.
— Вот ты мне, Мироныч, скажи, грамотей гребаный. Клинтон прав или нет?…
2
Тут я прерву потешную историю ненадолго. Кое-что добавлю и разобъясню, чтобы люди добрые поняли и даже не сомневались, какой все же хлюст и пройдоха наш односельчанин Батариков.
Супруга соседа моего через дом, Михалыча, который по старой привычке писатель, привезла, стало быть, на побывку в Любки забавного толстячка дипломата. Пару-тройку дней отдохнуть и силенок поднакопить. Летом, когда вёдро стойкое и ягода поспевает, она постоянно кого-нибудь из друзей или родственников таким образом благодетельствовала и вот теперь вывезла на личном автомобиле в здешнюю нашу красу округлого болезного мужичка предпенсионного возраста, Василия Мироныча. Слышал я краем уха, озорник этот с дипломатической службы из какого-то дальнего зарубежного государства в отпуск на Родину вырвался на месяцок и домашним в Москве за первую семидневку настолько осточертел, что они спали и видели, куда бы его хоть на сколько-то времени сбагрить.
Тут супруга писателя и подвернулась.
Возраст у этих соседей моих порядочный, собрались тут в кучу бабка и два деда, такая компания. А не грустные, седина в бороду — бес в ребро. Дачники, по основному месту проживания москвичи.
Ну, поздоровались при встрече, обнялись. То, се. Как здесь хорошо. Благодать, и супруга писателя, Елена, и говорит:
— Все бы ничего, да с машиной непорядок. Где-то, корова старая, ключ от болта выронила. Что теперь делать?
Писатель расстроился. Отдых запланированный насмарку.
Эти секретные болты, кто не знает, от воров на колеса ставят, чтобы часом машину не разули. А выкрутить их в простоте никак не выкрутишь, разве только с помощью того самого ключа, который она обронила, иначе никак. Ну а когда этого ключа в наличии нету, само собой, колесо не снимешь, хоть ты убейся.
Отдохнули, называется. В обратный путь отправляться нельзя, чиниться надо. Ведь если в дороге что с колесом случится, ну, там гвоздь невзначай поймаешь или камера как раз изотрется, все, ку-ку, никакой доброхот, расстарайся, ничем не поможет. А аварийку попробуй дозовись, когда кругом чисто поле и ветер в висок.
Писатель с расстройства все другие дела бросил и, так как еще в прошлой профессии заимел настырный характер, стал все-таки в отчаянии пробовать отвинтить эти злополучные болты. То так подлезет, то этак, то разводным ключом прихватит, то тисками испробует.
Без толку. Промучился порядочно и того упрямством достиг, что теперь самолично убедился: ничем его не возьмешь.
— Помощь звать надо, — супруга, стоя у него над душой, сказала.
Да писатель и сам знал, что надо.
Пошел напротив к соседу, Батарикову. Он его иногда выручал.