Спорыш
Шрифт:
— Айда глянем, чего там ребята нахимичили.
А у ребят не заладилось. Кольцо вроде бы приварили, но когда попробовали крутануть, сварка и отвалилась. Не держалась на нержавейке, как они и предупреждали. Тогда решили штырь в щель загнать, чтобы жесткая сплотка возникла. Мучались, мучались — бросили. И со штырем не выходит. Оказалось, идея изначально ложной была. Вдобавок, когда кувалдой штырь загоняли, металл маленько расплющили, и вообще этот проклятущий болт ни туда ни сюда. Сгоряча
— Возьму, вражина, — это он с упрямым болтом разговаривал. — Не может так быть, чтоб я тебя из сволочного гнезда не выбил.
С Костей в который раз посоветовались и решили поддомкрачивать. Снять к чертовой матери со ступицы колесо и пробовать с тыла неприятеля изгонять.
— Может, перекусим? — писатель невпопад предложил. — Мне жена тут полную сумку еды наложила.
— Какой перекусим, — отбрил Славка. — Сперва дело надо.
— А я бы не прочь, — сказал Батариков, изнывавший без занятия. Отошли в сторонку, присели на травку.
— Что за ребята? — писатель между прочим поинтересовался.
— Толковые.
— Вижу. Чем живут?
— Чем попало.
— Свой сервис открыли? Машины чинят?
— Само собой. Тут, вишь, дело какое. Завод ихний трясет, с работой совсем худо. Они бы машины за ради Бога чинили, да их не сыщешь. Мало едут. А парни хорошие. Чего хочешь тебе соберут-разберут. У каждого семьи. Жалко. Я им тут халтурку подыскал. Вот я вам давеча про сестру в Ярославле сказывал.
— Это для которой гроб?
— Ну да. А у меня еще одна здесь, в Нелюдевке, на птицеферме птичницей. Яички вожу. А Славка с Костей их по утрам на рынке толкают. Кривятся, торговать не любят, а куда денешься. Так хоть дуба с голоду не дашь.
— Одобряю, Алексей Никанорыч. В трудную годину помогать мальчикам — это по-божески.
— Полно, по-божески, — сказал Батариков, снова расстроившись из-за того, что писатель недальновидный такой. — Я ж эти яички, считай, брат, ворую.
— Да-а-а?
— А вы как думали?
Батариков смахнул крошки с колен и кивнул в сторону машины.
— А? Что я говорил? Пошло вроде дело.
Тут и писатель увидел, что его «жигуленок» стоит вперевалку уже на другой бок. Стало быть, второе колесо поддомкратили, а с тем, первым, покончили.
Пошли проверить.
И точно.
Этот Славка, бестия, придумал-таки приспособление, чтоб вертлявую головку застопорить. Тремя ключами орудовал. Двумя этак хитро зажмет, а по третьему, газовому, сапогом как саданет. Они и отворачивались.
— Нормальные болты есть? На замену?
Писатель в багажнике отыскал.
— Спасибо, умельцы. Выручили, — радовался писатель. — Сколько я вам
Батариков тотчас нахально вмешался — словно парадом командует он, а молодежь у него в услужении.
— Сейчас сочту. Значит, так. Петух за штуку минус… то. Он мне, братва, нынче сильное облегчение сделал. Сложим, сытожим. Обратную дорогу сюда. А как же? Выходит, без пузыря, как за четыре с полтиной десятка яиц.
— Это, простите, сколько?
— Восемнадцать с мелочью.
— Странная цифра, — писатель недоумевал. — Ну, а вы, мастера, что молчите? Согласны с начальником? Я вас не обижу?
— Не-ее-т, — гуднули Славка с Костей. — Самый раз.
Писатель от души руки парням пожал, расплатился и попросил разрешения, если вдруг снова какая-нибудь поломка в машине, нельзя ли ему к ним в надежные руки, или, как их шеф выражается, под крыло?
— Милости просим, — засмущались оба. — Мы теперь безработные, всегда тут.
— Великое вам спасибо, — писатель за руль сел. — Достатка и мира вашему дому.
— Раскудахтались, — осудил Батариков. — Дело какое, болты сковырнуть. Вот вы, может, и против, а в Любки назад с вами уцеплюсь.
— Конечно, Алексей Никанорыч. Веселее вдвоем, буду рад.
— Свою запер уже. Чего зря старуху гонять?
— Разумно. Пусть лучше ваш «козлик» постережет гроб.
— Именно что. Помилуются ночку, а там видно будет, что утро мудрое нам изготовит.
— Очередной обмен, я полагаю.
— Хорошо бы, — вздохнул Батариков. — Если с выгодой, я б тогда вас, как девку, измял и зацеловал.
3
На рассвете писателя с супругой разбудил храп.
Звук был въедливый. Мало сказать, противный — такой силы и мощи, что сквозь двойной потолок с засыпкой не только что проникал играючи, но и тут, наверху, им уши, как в самолете, закладывал.
«Что за оказия, — одеваясь, расстраивался писатель. — Вся моя междуэтажная изоляция, выходит, ни к черту не годится?»
Спустились в известном волнении вниз. Свист храпной, клекот. Двери настежь. Нахальные сороки хлебные корки клюют. У порога галоша одинокая. Стекла мелко дребезжат.
Так и есть — это Мироныч, ночку погуляв, с устатку в глубоком беспробудном сне прихотливые извилистые трели на диване издавал. Голый, неохватной рыхлой задницей кверху, в одном неправильно надетом ботинке.
— Ну и ну, — дивилась Елена. — Кто ж это в целом свете выдержит? Теперь мне понятно, почему они его из дома под любым предлогом выпроваживают.
— Полагаю, не только поэтому, — писатель сказал. — Но заметь. Насчет непереносимой насосной завертки, гадкие люди, даже не предупредили.