Спой мне, иволга…, Заболоцкий Николай - читать онлайн бесплатно

Спой мне, иволга…

Заболоцкий Николай

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Стихотворения

В этой роще березовой…

В этой роще березовой,Вдалеке от страданий и бед,Где колеблется розовыйНемигающий утренний свет,Где прозрачной лавиноюЛьются листья с высоких ветвей, —Спой мне, иволга, песню пустынную,Песню жизни моей.Пролетев над поляноюИ людей увидав с высоты,Избрала деревяннуюНеприметную дудочку ты,Чтобы в свежести утренней,Посетив человечье жилье,Целомудренно бедной заутренейВстретить утро мое.Но ведь в жизни солдаты мы,И уже на пределах умаСодрогаются атомы,Белым вихрем взметая дома.Как безумные мельницы,Машут войны крылами вокруг.Где ж ты, иволга, леса отшельница?Что ты смолкла, мой друг?Окруженная взрывами,Над рекой, где чернеет камыш,Ты летишь над обрывами,Над руинами смерти летишь.Молчаливая странница,Ты меня провожаешь на бой,И смертельное облако тянетсяНад твоей головой.За великими рекамиВстанет солнце, и в утренней мглеС опаленными векамиПрипаду я, убитый, к земле.Крикнув бешеным вороном,Весь дрожа, замолчит пулемет.И тогда в моем сердце разорванномГолос твой запоет.И над рощей березовой,Над березовой

рощей моей,Где лавиною розовойЛьются листья с высоких ветвей,Где под каплей божественнойХолодеет кусочек цветка, —Встанет утро победы торжественнойНа века.1946

Небесная Севилья

Стынет месяцево ворчаньеВ небесной Севилье.Я сегодня – профессор отчаянья —Укрепился на звездном шпиле.И на самой нежной волынкеВывожу ритурнель небесный,И дрожат мои ботинкиНа блестящей крыше звездной.В небесной СевильеРастворяется рамаИ выходит белая лилия,Звездная Дама,Говорит: профессор, милый,Я сегодня тоскую —Кавалер мой, месяц стылый,Променял меня на другую.В небесной СевильеНе тоска ли закинула сети.Звездной Даме, лилии милой,Не могу я ответить…Стынет месяцево ворчанье.Плачет Генрих внизу на гарце,Отчего я, профессор отчаянья,Не могу над собой смеяться?1921

Дуэль

Петух возвышается стуком,И падают воздухи вниз.Но легким домашним наукамМы в этой глуши предались.Матильда, чьей памяти крашеИ выше мое житье,Чья ручка играет, и машет,И мысли пугливо метет,Не надо! И ты, моя корка,И ты, голенастый стакан,Рассыпчатой скороговоркойПрипомни, как жил капитан,Как музыкою батальоновВспоенный, сожженный дотла,Он шел на коне вороненом,В подзорный моргая кулак.Я знаю – таков иноземный,Заморский поставлен закон:Он был обнаружен под Чесмой,Потом в Петербург приведен.На рауты у ВиссарьонаБелинского или ещеС флакончиком одеколонаК Матильде он шел на расчет.Мгновенное поле взмахнулоРазостланной простыней,И два гладкоствольные дулаНа встречу сошлись предо мной.Но чесменские каруселиЕще не забыл капитан,И как канонады куделиЛетели за картой в стакан.Другой – гейдельбергский малюткаС размахом волос по ушам —Лазоревую незабудкуНовалиса чтил по ночам.В те ночи, когда СтрадивариусВздымал по грифу ладонь,Лицо его вдруг раздевалось,Бросало одежды в огонь,И лезли века из-под шкафа,И, голову в пальцы зажав,Он звал рукописного графаИ рвал коленкоровый шарф,Рыдал, о Матильде скучая,И рюмки под крышей считая,И перед собой представляяСкрипучую Вертера ночь.Был дождь.Поднимались рассветы,По крышам рвались облака,С крыльца обходили каретыИ вязли в пустые снега, —А два гладкоствольные дула,Мгновенно срывая прицел,Жемчужным огнем полыхнули,И разом обои вздохнули,С кровавою брызгой в лице.Был чесменский выстрел навылет,Другой – гейдельбергский — насквозь,И что-то в оранжевом мылеДымилось и струйкой вилось.Пока за Матильдой бежали,Покуда искали попа,Два друга друг другу пожалиЛадони под кровью рубах.Наутро, позавтракав уткой,Рассказывал в клубе корнет,Что легкой пророс незабудкойОстывший в дыму пистолет.И, слушая вздор за окошкомИ утку ладонью ловя,Лакей виссарьоновский ПрошкаГотовил обед для себя,И, глядя на грохот пехотыИ звон отлетевших годин,Склоняясь в кулак с позевотой,Роняя страницы, Смирдин.1926

Белая ночь

Гляди: не бал, не маскарад,Здесь ночи ходят невпопад,Здесь от вина неузнаваем,Летает хохот попугаем.Здесь возле каменных излучинБегут любовники толпой,Один горяч, другой измучен,А третий книзу головой.Любовь стенает под листами,Она меняется местами,То подойдет, то отойдет…А музы любят круглый год.Качалась Невка у перил,Вдруг барабан заговорил —Ракеты, выстроившись кругом,Вставали в очередь. ПотомОни летели друг за другом,Вертя бенгальским животом.Качали кольцами деревья,Спадали с факелов отрепьяГустого дыма. А на НевкеНе то сирены, не то девки,Но нет, сирены, – на заре,Все в синеватом серебре,Холодноватые, но звалиПрижаться к палевым губамИ неподвижным, как медали.Обман с мечтами пополам!Я шел сквозь рощу. Ночь леглаВдоль по траве, как мел бела.Торчком кусты над нею всталиВ ножнах из разноцветной стали,И тосковали соловьиВерхом на веточке. Казалось,Они испытывали жалость,Как неспособные к любви.А там, вдали, где желтый бакенПодкарауливал шутих,На корточках привстал Елагин,Ополоснулся и затих:Он в этот раз накрыл двоих.Вертя винтом, бежал моторчикС музыкой томной по бортам.К нему навстречу, рожи скорчив,Несутся лодки тут и там.Он их толкнет – они бежать.Бегут, бегут, потом опятьИдут, задорные, навстречу.Он им кричит: «Я искалечу!»Они уверены, что нет…И всюду сумасшедший бред.Листами сонными колышим,Он льется в окна, липнет к крышам,Вздымает дыбом волоса…И ночь, подобно самозванке,Открыв молочные глаза,Качается в спиртовой банкеИ просится на небеса.1926

Море

Вставали горы старины,Война вставала. Вкруг войныСкрипя, летели валуны,Сиянием окружены.Чернело море в пароход,И волны на его дорожке,Как бы серебряные ложки,Стучали. Как слепые кошки,Мерцая около бортов,Бесились весело. Из ртов,Из черных ртов у них стекалПоток горячего стекла,Стекал и падал, надувался,Качался, брызгал, упадал,Навстречу поднимался вал,И шторм кружился в буйном вальсеИ в пароход кричал: «Попался!Ага, попался!» Или: «Ну-с,Вытаскивай из трюма груз!»Из трусости или забавыПрожектор волны надавил,И, точно каменные бабы,Они ослепли. Ветер былВсе осторожней, тише к флагу,И флаг трещал, как бы бумагаНадорванная. Шторм упал,И вышел месяц наконец,Скользнул сияньем между палуб,И мокрый глянец лег погретьсяУ труб. На волнах шел румянец,Зеленоватый от руля,Губами плотно шевеля…1926

Свадьба

Сквозь окна хлещет длинный луч,Могучий дом стоит во мраке.Огонь раскинулся, горюч,Сверкая в каменной рубахе.Из кухни пышет дивным жаром.Как золотые битюги,Сегодня зреют там недаромКовриги, бабы, пироги.Там кулебяка из кокетстваСияет сердцем бытия.Над нею проклинает детствоЦыпленок, синий от мытья.Он

глазки детские закрыл,Наморщил разноцветный лобикИ тельце сонное сложилВ фаянсовый столовый гробик.Над ним не поп ревел обедню,Махая по ветру крестом,Ему кукушка не певалаКоварной песенки своей:Он был закован в звон капусты,Он был томатами одет,Над ним, как крестик, опускалсяНа тонкой ножке сельдерей.Так он почил в расцвете дней,Ничтожный карлик средь людей.Часы гремят. Настала ночь.В столовой пир горяч и пылок.Графину винному невмочьРасправить огненный затылок.Мясистых баб большая стаяСидит вокруг, пером блистая,И лысый венчик горностаяВенчает груди, ожиревВ поту столетних королев.Они едят густые сласти,Хрипят в неутоленной страстиИ, распуская животы,В тарелки жмутся и цветы.Прямые лысые мужьяСидят, как выстрел из ружья,Едва вытягивая шеиСквозь мяса жирные траншеи.И пробиваясь сквозь хрустальМногообразно однозвучный,Как сон земли благополучной,Парит на крылышках мораль.О пташка божья, где твой стыд?И что к твоей прибавит честиЖених, приделанный к невестеИ позабывший звон копыт?Его лицо передвижноеЕще хранит следы венца,Кольцо на пальце золотоеСверкает с видом удальца,И поп, свидетель всех ночей,Раскинув бороду забралом,Сидит, как башня, перед баломС большой гитарой на плече.Так бей, гитара! Шире круг!Ревут бокалы пудовые.И вздрогнул поп, завыл и вдругУдарил в струны золотые.И под железный гром гитарыПодняв последний свой бокал,Несутся бешеные парыВ нагие пропасти зеркал.И вслед за ними по засадам,Ополоумев от вытья,Огромный дом, виляя задом,Летит в пространство бытия.А там – молчанья грозный сон,Седые полчища заводов,И над становьями народов —Труда и творчества закон.1928

Игра в снежки

В снегу кипит большая драка.Как легкий бог, летит собака.Мальчишка бьет врага в живот.На елке тетерев живет.Уж ледяные свищут бомбы.Уж вечер. В зареве снега.В сугробах роя катакомбы,Мальчишки лезут на врага.Один, задрав кривые ноги,Скатился с горки, а другойВоткнулся в снег, а двое новых,Мохнатых, скорченных, багровых,Сцепились вместе, бьются враз,Но деревянный ножик спас.Закат погас. И день остановился.И великаном подошел шершавый конь.Мужик огромной тушею своейСидел в стропилах крашеных саней,И в медной трубке огонек дымился.Бой кончился. Мужик не шевелился.1928

Фокстрот

В ботинках кожи голубой,В носках блистательного франта,Парит по воздуху геройВ дыму гавайского джаз-банда.Внизу – бокалов воркотня,Внизу – ни ночи нет, ни дня,Внизу – на выступе оркестра,Как жрец, качается маэстро.Он бьет рукой по животу,Он машет палкой в пустоту,И легких галстуков извилинаНа грудь картонную пришпилена.Ура! Ура! Герой парит —Гавайский фокус над Невою!А бал ревет, а бал гремит,Качая бледною толпою.А бал гремит, единорог,И бабы выставили в пляскеУ перекрестка гладких ногЧижа на розовой подвязке.Смеется чиж – гляди, гляди!Но бабы дальше ускакали,И медным лесом впередиГудит фокстрот на пьедестале.И, так играя, человекРодил в последнюю минутуПрекраснейшего из калек —Женоподобного Иуду.Не тронь его и не буди,Не пригодится он для дела —С цыплячьим знаком на грудиРосток болезненного тела.А там, над бедною землей,Во славу винам и кларнетамПарит по воздуху герой,Стреляя в небо пистолетом.1928

Поприщин

Когда замерзают дорогиИ ветер шатает кресты,Безумными пальцами ГогольВыводит горбатые сны.И вот, костенея от стужи,От непобедимой тоски,Качается каменный ужас,А ветер стреляет в виски,А ветер крылатку срывает.Взрывает седые снегаИ вдруг, по суставам спадая,Ложится – покорный – к ногам.Откуда такое величье?И вот уж не демон, а тот —Бровями взлетает Поприщин,Лицо поднимает вперед.Крутись в департаментах, ветер,Разбрызгивай перья в поток,Раскрыв перламутровый веер,Испания встанет у ног.Лиловой червонной мантильейВзмахнет на родные поля,И шумная выйдет СевильяВстречать своего короля.А он – исхудалый и тонкий,В сиянье страдальческих глаз,Поднимется……Снова потемки,Кровать, сторожа, матрас,Рубаха под мышками режет,Скулит, надрывается Меджи,И брезжит в окошке рассвет.Хлещи в департаментах, ветер,Взметай по проспекту снега,Вали под сугробы каретуСиятельного седока.По окнам, колоннам, подъездам,По аркам бетонных свайСрывай генеральские звезды,В сугробы мосты зарывай.Он вытянул руки, несется.Ревет в ледяную трубу,За ним снеговые уродцы,Свернувшись, по крышам бегут.ХватаютсяЗа колокольни,ВрываютсяВ колокола,Ложатся в кирпичные бойниИ снова летят из углаТуда, где в последней отваге,Встречая слепой ураган, —Качается в белой рубахеИ с мертвым лицом —Фердинанд.1928

Руки

Пером спокойным вам не передать,Что чувствует сегодня сердце, роясьВ глубинах тела моего.Стою один – опущенный по поясВ большое горе. Горе, как вода,Течет вокруг; как темная звезда —Стоит над головой. Просторное, большое,Оно отяготело навсегда, —Большая темная вода.Возьму крупицами разбросанное счастье,Переломлю два лучика звезды,У девушки лицо перецелую,Переболею до конца искусство,Всегда один, – я сохраню моюПростую жизнь. Но почему она,Она меня переболеть не хочет?И каждый час, и каждый мигСознанья открывается родник:У жизни два крыла, и каждое из нихЕдва касается трудов моих.Они летят – распахнуты, далече,Ночуют на холодных площадях,Наутро бьются в окна учреждений,В заводские летают корпуса, —И вот – теплом обвеянные лицаГотовы на работе слиться.Мне кажется тогда:Какая жизнь!И неужели это так и нужно,Чтоб в отдаленье жил писательИ вечно неудобный, как ребенок?Я говорю себе: не может быть,И должен я совсем иначе жить.Не может быть!И жарок лёт минут,И длится ожиданье,И тонкие часы поют,И вечер опустился на ладони,И вот я увидал большие руки —Они росли всегда со мной,Чуть розоватые и выпуклые, и в морщинках,И в узелочках жил, – сейчас они тверды,Напряжены едва заметной дрожью,Они спокойные и просятся к труду.Я руки положу на подоконник —Они спокойнее и тише станут,Их ночью звезды обольют,К ним утром зори прикоснутся,Согреет кожу трудовое солнце,Ну, а сейчас…Сейчас пускай дрожат, —Им все равно за мыслью не угнаться,Она растрескалась, летит, изнемогая,И все-таки еще твердит:Простая,Совсем простая – наша жизнь!1928

1 2