Справедливость силы
Шрифт:
Как и другие газеты, дала свой отчет в тот же день и "Стокгольм-тиднинген":
"…Русский Юрий Власов обеспечил настоящий эпилог чемпионату мира по тяжелой атлетике, установив новые мировые рекорды… Набитый до отказа зал "Эриксдальсхаллен" восторженно приветствовал его как спортивного сверхчеловека…
Власов – сильнейший. Он доказал это… Шемански был, как в Будапеште… Борьбы не было. Но Власов имел громадный успех… Геркулеса нашего времени восторженно приветствовала преданная ему публика…
Сначала появились жирные, умеренного роста тяжеловесы – сильные мужики, которые могли бы быть королями в любой бригаде грузчиков.
Потом
Власов заказал 180 кг в качестве начальной разминки. Не обращая внимания на шум и крики… медленно вышел он на помост, поправил очки, поклонился – не в ответ на бурные аплодисменты – и поднял свой вес… Шемански не взял 180 во второй попытке – смог выжать только наполовину; третья попытка тоже была не совсем удачна, но судьи довольно вежливо признали ее. Власов решил дело солидным жимом 187,5 кг…
Шемански в рывке начал на 5 кг выше, чем Власов… чтобы по возможности остановить этого русского… К сожалению Шемански, Власов положил конец этой браваде…
Напряжение образовалось вокруг борьбы за места после Власова, но была еще немаловажная деталь – возможность улучшения Власовым своих рекордов. Зрители сидели, затаив дыхание, как на рождественском представлении, и тесно было примерно так же, как на подобном представлении. Русский играючи поднял первый вес. Крики восторга взлетели к потолку, как на корриде. Но это был лишь шепот по сравнению с тем, что произошло потом…"
"Изблевал хулу" или "изблевал яд злобы своей" – так говорили в старину о такого рода красноречии.
Я на две трети сократил отчет: он оскорбителен для атлетов в тех двух третях. Но даже если бы привел его буква в букву, из него не составишь представления о чемпионате. Такое ощущение, будто коверный, кривляясь, хочет рассмешить публику любой ценой – иначе хозяин антрепризы вышибет его.
Недостойный тон отдельных .газет противоречил отношению публики, ничего общего не имел с ним. В подобных репортажах сквозило нечто от полупрезрения и снисходительности, от отношения к силовому спорту, как к ремеслу низшего порядка. Для таких "знатоков" тяжелая атлетика была занятием малодостойным. Аристократические теннис, гольф, кое-какие виды легкой атлетики, плавание как бы укоряли в убожестве вкусов участников и приверженцев "железной игры". От циркового манежа сложилось представление о них, как о надутых толстяках с усами и в полосатых трико, нахрапистых хвастунах силы: сила есть-ума не надо…
В тоне газет проявлялись не только заносчивость и высокомерие так называемых образованных слоев общества, но и жестокость обывателей.
В этой большой игре сильных есть страстное изящество и благородство. Пороки же большого спорта – не пороки самой игры. Спорт лишь отражает болезни, несуразности самого общества. Тут все в соответствии с русской поговоркой: "Каков поп, таков и приход".
Не верю, что подобное зубоскальство,
неуважительность к человеку по вкусу шведским читателям.
И еще я убежден в разрушительности бездумного подчинения. Хочет или не хочет этого человек, но бездумное подчинение превращает его в носителя зла, надежду и опору зла. Именно эту идею я и вложил спустя много лет в повесть "Постулат философии". В ней я задался целью исследовать, выражаясь языком
В сущности, бездумная подчиненность смыкается с насилием другого постулата, который оставляет и оставил по себе смерть и горе: "Верую, не разумея". Фанатизм веры без разума, без отчета в логике идей, пути этих идей…
Круг замыкается. Снова сила. Снова разные знаки этой величины.
Справедливость силы…
Глава 186.
Стокгольмский чемпионат оказался последним в короткой, но блестящей карьере Александра Курынова. Он выиграл его в изнурительной, равной схватке с венгром Хуской.
С Сашей я познакомился, если не изменяет память, в 1958 году на чемпионате СССР в Донецке (бывший Сталине). Нас тогда было трое юнцов, крепко поднажавших на рекорды страны и чемпионов: Виталий Двигун, Александр Курынов и я (Двигун – чемпион Европы 1960 года в полутяжелом весе).
Я сдружился с обоими. Однако с Александром судьба свела особенно близко и спортивной общностью путей. В сборную он был зачислен на год позже и впервые по-серьезному выступил в Риме, на Олимпийских играх 1960 года, не считая победы на европейском чемпионате в Милане.
Рим… "Мы были юны в последний раз!.."
В ту пору не было прославленней смуглого красавца Томми Коно – гордости американской тяжелой атлетики и его опекуна – Роберта Хоффмана. Сколько ни пытались сломить Коно – он все равно побеждал либо за несколько дней до поединка (с сомнительным исходом) откочевывал в другую, совершенно безопасную для него весовую категорию,– и опять-таки побеждал. Коно с одинаковым успехом выступал в легкой, полусредней, средней и даже полутяжелой весовых категориях. Взять верх над ним не удавалось лучшим из лучших атлетов 50-х годов, и доказательство – восемь триумфов Коно на мировых пробах силы. А какие атлеты наседали!
Коно побеждал изящно. Казалось, борьба развлекает его. С каким трепетом я брал у него автограф в июне 1955 года, в первый приезд американцев к нам! Многомедальный бесстрашный Коно с гордым прозвищем Железный Гаваец. "Повелитель рекордов" – так писали о нем.
Александр сломал Коно в ночном поединке на помосте "Палаццетто делло спорт". То утро он встречал уже знаменитостью. Помню его сразу после возвращения из зала: осунувшееся лицо, черные разводы под глазами, непривычно тонкая кожа – изможденность от поединка, сухота губ и глаза – неуверенность счастья. Коно сказал тогда репортерам: "Курынов – страшный штангист".
О славе Курынова свидетельствуют приглашения. Не сборную команду страны, а его зовут на международные турниры. Мы вместе отработали на юбилее британской тяжелой атлетики в Лондоне летом 1961 года (там и "откушали" на банкете "салат из фруктов – Власов" и "крем – Курынов" – так значилось в солидной росписи меню).
Год спустя снова "закатили гастроль" (выражение Саши), на сей раз по Франции и Финляндии. Случай едва ли не единственный для советского спорта тех лет. Обычно выезжали только командами, а тут все выступление – два атлета. И я не помню, чтобы в залах пустовало хоть одно кресло, даже в богатом на зрелища Париже люди стояли в проходах, за кулисами, у сцены. Ощущение жара их дыхания, близости…