Спроси у Ясеня
Шрифт:
Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен.
— Что ты хочешь знать в первую очередь? — спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор.
— Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на «ты»?
Никулин улыбнулся.
— Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная, вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: «Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?»
— Кстати, — теперь улыбнулась Верба, — где тут у вас пепельница, господин Джаннини?
Никулин
«Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке», — подумалось Татьяне.
— Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы?
— Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек — Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, только их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: «Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажи» — Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет.
Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал такие мистические навороты. А Верба только кивнула молчав затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос:
— Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого?
— Да.
— Какое было задание?
— Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: «Иностранцам?» Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. «Нет, — сказал Седой, — любым мужчинам». Появился Хвастовский, и я вновь перешел к простому наблюдению.
— А если бы контакт состоялся?
— Мы бы предложили тебе другую работу.
— В КГБ?
— На том этапе — да. В Управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.
— Чтобы в итоге убить? — быстро спросила Верба.
— Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!
— Глупостей?! — воскликнула Верба. — Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?
— Не все так просто, Рыжая, — сказал Никулин. — Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из «Красных бригад», убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок.
В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием — осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью
Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней — я.
Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну…
— Стоп, стоп, стоп, — перебила Верба. — Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос — ответ.
— Пожалуйста, — согласился он равнодушно.
И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой — осужденному уже все равно.
«Господи! — подумала Верба. — Да ведь это же я, я — его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда».
«Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь». Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет.
Ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его — задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред!
Дверь внезапно открылась. Это Марина принесла им кофе.
Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.
— Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италии, но практически по всему миру, — с неопределенной интонацией сказала она.
— Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.
— Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?
— Раньше кого? — не понял Никулин.
Но Верба уже разговаривала сама с собой:
— Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой — это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро? Троих Фернандо убил, а о четвертом — близнеце — просто не знал? «Железная маска-2». Я правильно догадалась?
— Потрясающе! — выдохнул Игнат Андреевич. — Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь — двоемыслие. Ну не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну не совмещаются — и все тут! Какая, к черту, «Железная маска»? Это же совсем другое литературное произведение — доктор Джекил и мистер Хайд!..